Write no lower
Нижнюю часть интернета иногда не рекомендуется читать под тем предлогом, что он от этого тупеет. О да, к некоторым областям земной инфосферы, а в особенности Рунета, такое утверждение вполне применимо, и движок Medium я высоко ценю как раз за то, что здесь комментарии оформляются в виде отдельных заметок, а не выстраиваются под основным текстом, как в ЖЖ или социальных сетях.
Однако в общем случае рекомендация эта вредна: из комментариев очень часто можно почерпнуть больше полезных сведений, нежели из самого текста, спровоцировавшего их появление. По этой причине и по некоторым другим сетевые комментарии давно заслужили признания отдельным видом литературы или, по крайней мере, журналистики. Восходят интертекстуальные диалоги, да и сам термин “форум”, еще к древнеримской практике. И несколько странно, заглядывая в обильно отсылающий к падению Рима цикл Айзека Азимова о Галактической Империи и Академии накануне его экранизации, наблюдать, как Дьюсем Барр и Латан Деверс платят иридиевыми монетами за единственный официальный источник имперских новостей — бумажную газету из автокиоска.
Естественно, ни письма в редакцию, ни комментарии, ни какая бы то ни было другая форма гипертекстового взаимодействия на Транторе не предусмотрены. Возможно, но все-таки сомнительно, что их почли за благо отключить под натиском местной версии Роскомнадзора Федеральной Империи.
Впрочем, не приходится сомневаться, что яблочный аромат сериала перебьет эти милые ретрофутуристичные детали — чай, не Джону Райту поручен сценарий, и не Роланд Эммерих на режиссерском троне.
Учтите, разумеется, что Академия и Империя вышла в 1952-м, а повести, положенные в ее основу, публиковались в журнальном варианте еще до окончания Второй мировой войны. И потребовалось без малого полвека, чтобы уже после кончины Азимова, в новом тысячелетии, Дональд Кингсбери своим (неавторизованным, но блистательным) фанфиком Психоисторический кризис приблизил вселенную Академии к более вероятным траекториям научно-технического развития базовой реальности.
Но, быть может, и сам Азимов с течением времени, наблюдая за шествием информационной эры по Земле и собирая свои произведения о роботах и Академии в единую метавселенную, несколько модернизировал свои взгляды на будущее литературы и журналистики?
Как представлял он их себе в 1980-е, можно узнать из статьи Светлое будущее: как писать нонфикшен, фрагмент которой приводится ниже. Спойлер: Азимов менее проницателен, чем Уэллс, с которым он сверяет время по аналоговым часам, но более оптимистичен, чем эксперты Флибусты.
Вы, вероятно, слышали утверждение, что одна картинка стоит тысячи слов.
Не верьте! Возможно, в некоторых особых обстоятельствах оно и верно— это если вы неграмотны или пытаетесь описать физический вид сложного объекта. В иных случаях— чушь.
Возьмём для примера знаменитый монолог Гамлета “Быть или не быть…”, поэтическое размышление о преимуществах и недостатках самоубийства. Он насчитывает двести шестьдесят слов [Разумеется, в оригинале.]. Хватило бы вам изображения — или, если уж на то пошло, двухсот шестидесяти изображений,— чтобы уловить суть размышлений Гамлета? Конечно, нет. Картинки могут иллюстрировать драматизм монолога, но при условии, что вам уже известны слова. Изображения сами по себе ничего не значат для человека, никогда не читавшего Гамлета или не слышавшего спектакль.
Как только возникает необходимость в передаче эмоций, идей, прихотей — и вообще любых абстракций, — становится ясно, что для этого пригодны лишь слова. Модуляции звука на бесчисленное множество ладов— единственный инструмент из числа изобретённых человеком, с помощью которого можно хотя бы надеяться передать колоссальные сложность и разнообразие людской мысли.
В будущем эта ситуация вряд ли изменится. Вы слышали, что мы живём в век коммуникации, и, вероятно, подразумеваете, с полным на то основанием, что коммуникации производят фантастическую, фундаментальную перемену в обществе. Однако эта перемена включает трансформацию способов передачи информации, а не природы последней. Сама информация остаётся такой же, какой была в доисторические времена: речь и застывшая симвология речи, именуемая у нас письменностью.
Мы умеем обмениваться информацией при помощи языка знаков, семафоров, миганием лампочек, морзянкой, по телефону, через электронные устройства, лазерными лучами; иные технологии ещё не зародились, но в каждом случае ими передаются слова.
Значит, таково фундаментальное правило. В начале было слово (как говорится по другому поводу в Евангелии от Иоанна), и в конце тоже будет слово. Слово бессмертно. Из этого следует, что как только с изобретением письменности пять тысячелетий назад появились писатели, то они по необходимости пребудут до тех пор, пока существует цивилизация. Писатель может творить в различных формах и разными инструментами, но он всё равно будет писать.
После вывода о том, что у писателей будущее осталось, мы вправе искренне поинтересоваться другим вопросом. Какой предвидится писательская роль в будущем? Станут ли писатели менее важны, так что их общественная функция усохнет, или сохранят своё место?
Ни то, ни другое…
… Миллионы американцев увлечённо смотрят бейсбол, американский футбол, баскетбол и прочие игры. Очень мало тех, кто сам играет, ещё меньше тех, кто обладает достаточными талантами для тренерства, но почти всем известно о игре столько, что они без труда понимают смысл происходящего, весело орут и досадливо стонут в соответствующие моменты, проникаются переменчивым настроением фортуны. Так оно и должно быть, ибо без понимания происходящего смотреть на спортивную игру— всё равно что наблюдать за хаосом.
Таким образом, вполне возможно, чтобы достаточное количество людей узнало о науке и технологии столько, чтобы приобщиться, по крайней мере, к интеллектуальной аудитории. И кому, как не писателю, мастеру слов (при помощи иллюстраторов, которые способны упростить объяснение или повысить интерес, но в основном — при помощи слов), предстоит задача переложить специализированную терминологию науки и техники на обычный язык.
Никто не предполагает, что стараниями научного писателя весь мир присоединится к интеллектуальной аудитории, и любой средний человек превратится в сведущую творческую персону. Достаточно и того, чтобы знание распространялось как можно шире, а миллионы тех, кто в противном случае остался бы неграмотен или, ещё хуже, увлечён бессмысленными призывами, ознакомились с ним хотя бы бегло, достаточно, чтобы просветились те, чьи решения с наибольшею вероятностью повлияют на ход событий, то есть высокопоставленные политики и экономисты.
Герберт Уэллс сказал однажды, что история есть гонка между просвещением и катастрофой, и возможно, что вклад писателя во всеобщее просвещение окажется как раз достаточен, чтобы оно обогнало катастрофу. А если просвещение победит, пускай и за малейшим преимуществом, то ничего другого и не надо.
… Мир, сильнее ориентированный на науку и технологию, чем наш, полезен не только для вердиктов, решений и политики. Само существование науки с технологией зависит от того, поддерживаются ли они понимающим и сочувствующим населением.
Некогда наука и технология могли развиваться силами индивидов: индивидуальных идей, индивидуального труда, индивидуальных денежных средств. Мы чрезвычайно привязаны к стереотипам изобретателя-одиночки из домашней мастерской или учёного-эксцентрика из домашней лаборатории, начинающих поход во Вселенную Невежества по самодельным приборам.
Теперь всё иначе. Нарастающая сложность науки и технологии превзошла способности индивидов. Сформировались исследовательские группы, проводятся международные конференции, работают промышленные лаборатории и крупные университеты. Их ресурсы тоже в напряжении.
Всё чаще и чаще единственным надёжным источником финансирования науки и технологии становится крупнейший резервуар— правительство. То есть нужно запускать руку в коллективный кошелёк национальных налогоплательщиков.
Не существует и не существовало популярных налогов и налогоплательщиков-энтузиастов, но есть более популярные и менее популярные статьи расходов. Большой популярностью у налогоплательщиков всего мира часто пользуются расходы на оборону, поскольку все правительства мира весьма искусны в воспитании ненависти и подозрительности к иностранцам.
Но эффективность военной машины в значительной степени зависит от продвижения науки и технологии. Более конструктивных и менее постыдных аспектов общественной жизни это также касается. Если писатели распространяют научные и технологические знания так же умело, как правительства— разбрасывают семена ненависти и подозрительности, становится менее вероятным отказ в общественной поддержке науки и увядание последней.
Более того, наука и технология не могут развиваться без постоянного притока учёных и инженеров; и в будущем их потребуется всё больше. Откуда возьмутся они?
Из общей популяции, конечно же. Некоторым свойственно проявлять интерес к науке и технологии с ранних лет, и они сохраняют его неостановимым; однако их численность попросту недостаточна, чтобы удовлетворить запросам дня сегодняшнего, не говоря уж о будущем. Куда больше молодёжи заинтересуется наукой и технологией, если её надлежащим образом простимулировать.
И снова-таки — воображение молодых людей способен оплодотворить писатель, заронить семена, которые прорастут цветками и дадут плоды. Я получаю много писем от будущих учёных и инженеров, которые нашли время и дали себе труд поблагодарить меня за мои книги, пробудившие в них интерес к науке и технологии. Я уверен, что и другие авторы НФ получают много таких писем.
Но позвольте мне сделать две оговорки.
Во-первых, чтобы писать о науке, недостаточно лишь глубоко разбираться во всех аспектах науки (если в наши дни это вообще кому-либо подвластно) или даже в одном; впрочем, такое полезно. Глубокие научные познания могут сделать вас “учёным-писателем”, но любой интеллектуал, получивший представление о науке и технологии, способен, если постарается, написать полезную статью о каком-либо предмете, с ними связанном. Он может стать “писателем науки”.
Пример: в наше время всё популярнее становятся цифровые часы, а старомодные аналоговые вытесняются ими. Какое значение это имеет? Разве цифровые часы не удобней? Разве не лучше, чтобы дети сразу могли узнать, который час, как только научатся читать и считать, а не расшифровывали отметки на циферблате?
Однако потенциальное исчезновение аналоговых циферблатов чревато неприятностями, на которые, быть может, стоило бы обратить внимание.
Всё на свете поворачивается либо в одну сторону, либо в другую: ключ в замке, винт в куске дерева, лошадь на гоночной дорожке, Земля на своей оси. Эти направления называются “по часовой стрелке” и “против часовой стрелки”. Первое направление соответствует направлению продвижения стрелок на аналоговом циферблате часов, второе противоположно ему. Мы так привычны к аналоговым циферблатам, что без труда и безошибочно распознаём эти направления.
Если циферблат исчезнет (а он, конечно, может уцелеть, но мода непредсказуема), направления “по часовой стрелке” и “против часовой стрелки” лишатся смысла, а полностью адекватной замены им нет. Если стиснуть кулаки и нацелить большие пальцы вверх, увидите, что пальцы левой руки загнуты по часовой стрелке, а пальцы правой — против часовой стрелки. Можно заменить эти направления на “левокулачное” и “правокулачное”, но на сжатые кулаки никто не склонен смотреть так пристально и так часто, и новые термины не обретут сопоставимой полезности [Вообще говоря, это не совсем верно уже для органической химии, где часто используются термины типа “лево-” и “декстро-” для обозначения левосторонней и правосторонней хиральной конфигурации изомеров именно по тому механизму, какой описан Азимовым. Но типы хиральности в химии не исчерпываются точечной хиральностью стереоцентра, возможно разработать и обозначение для плоскостной, осевой хиральности и других форм.].
И опять-таки, глядя в небо, через окуляр микроскопа или на что бы то ни было, лишённое очевидных указателей направления, люди часто пользуются привязкой к воображаемым часам. “Вон там, объект на одиннадцать часов!”. Или на пять часов, на два часа, где угодно, скажете вы. Размещение чисел от 1 до 12 на циферблате часов известно всем, и такие отнесения общепонятны.
Если аналоговые часы выйдут из обращения, адекватной замены снова-таки не останется. Да, можно пользоваться направлениями — северо-восток, юго-запад и так далее, но с ориентацией по компасу люди знакомы хуже, чем с ориентацией по часам.
Цифровые часы также способны вселить определённое недоразумение. Время 5:50 по цифровым часам можно издалека принять за “примерно пять”, но соответствующее ему показание аналоговых часов немедленно даст понять, что на самом деле почти шесть. Кроме того, цифровые часы отсчитают время только до 5:59 и переключатся на 6:00, а детей это может смутить: что произошло со временем от 5:60 до 5:99? С аналоговыми подобных проблем нет.
Можно и дальше перечислять полезные свойства аналоговых часов по сравнению с цифровыми, но я думаю, что суть вы уловили. Каждый в состоянии написать статью на темы технологии и побудить читателя к размышлениям: специальных знаний для этого не требуется. Не все могут стать учёными-писателями, но каждый может стать писателем науки.
Вторая оговорка, которую я хотел бы сделать, связана с тем, что я не утверждаю, будто другие отрасли не потребуют своего, всевозрастающего, количества писателей.
По мере того, как компьютеры и роботы берут на себя всё больше скучного труда и позволяют людям заниматься творческой деятельностью, образование должно меняться, подстраиваясь под растущую творческую составляющую. Несомненно, важность компьютерного образования будет увеличиваться, появится и станет набирать популярность новая писательская профессия— сочинитель образовательных компьютерных программ.
И вновь, по мере того, как в мире станет расти доля свободного времени, писательство в форме книг, пьес, теле-, киносценариев и прочего сделается всё востребованнее.
Другими словами, со временем потребуется всё больше писателей в самых разных областях, но в наибольшей степени возрастёт потребность в писателях науки.
