Fade to black light

Грег Иган, Планковский прыжок (The Planck Dive, 1998)

Планковский прыжок — не самое удачное в художественном отношении, но чрезвычайно показательное, достойное изучения на литературоведческих курсах, исследование врожденных дефектов “полноты контекста человеческого существования” в беллетристике (даже НФ). Уже хотя бы за одно это повесть достойна премии “Locus”… которую сейчас Иган без перемены пола получить никаких шансов не имеет.

Иган в одном из редких интервью не оставляет никаких сомнений: привычка пользователей рынка литературного контента ставить науку на менее престижную ступень, чем романтику, приключения или религию, служит неисчерпаемым топливом его буттгурта. Вероятно, на таком топливе даже можно было бы успешно запустить какой-нибудь межзвездный зонд.

Тот факт, что мы выступаем частью физической вселенной, чьи законы поддаются раскрытию через наблюдения и рациональный анализ, стал величайшим и мощнейшим инструментом трансформации нашей истории, но литература, в том числе значительная часть НФ, его либо игнорирует, либо преподносит как нечто тривиальное… Произведение искусства, никак не затрагивающее законы электромагнетизма, гравитации и квантовой механики, никак не интересующееся физическим фундаментом работы сознания, равнодушное к ПРОЦЕССУ, посредством которого изучаем мы законы, управляющие всем вокруг, я нахожу равнозначным произведению о современной Земле, где ничего не было бы сказано о людских законах и обычаях, о напряжении, возникающем между индивидом и обществом, не было бы дано никакого описания города, деревни, леса или реки. Искусство, слепое к истинному ландшафту нашей жизни, к физической реальности в широчайшем её смысле, я полагаю абсурдно зашоренным, жалким, близоруким,

запальчиво утверждает он.

Как подметила исследовательница творчества Игана Карен Бёрнэм, в Планковском прыжке Иган обрушивает на читателей самое сильное из возможных утверждений о природе науки, о её нарративе, полностью отграниченном от нарративных режимов мифа, поэзии и классической драмы (так милых Просперо и, говоря откровенно, многим поклонникам киберпанка и посткиберпанка — загляните хотя бы в восхитительную Фронтеру Шайнера).

Более того, он завершает историю резко, даже грубо, в моменте научной кульминации вместо личной, без обиняков вбрасывая в неё все научные подробности, разрабатывая свою науку на основе одной из наиболее фундаментальных и довольно спорных сегодняшних научных теорий, отстаивает тезис о том, что наука не меньше искусства важна для человеческого существования, а извиняться за свою “твёрдость” не обязана вовсе.

Четверть века спустя, на Пути Воды между киновселенной “Марвел” и мышиными трилогиями Звездных войн, этот тезис вызывает чуть печальную улыбку… вернее, вызывал бы, не усложнись твердая НФ в идеальном хаосовершенстве своем с одновременным приростом беллетристического качества настолько, что одному квантовому вору ни в жисть не унести в охапке все ее сокровища из пещеры идей. Я полагаю нарочитое противопоставление “физиков” и “лириков” из Планковского прыжка губительным для вживания в сеттинг средствами квалии персонажей. Каковая квалия должна естественным образом не отрицать нашу и не повторять ее, а предлагать надстройку, оправдывающую такое вживание.

Большинство читателей НФ Игана за версту опознают по … своеобразному безликому характерописанию,

извинительно констатирует Бёрнэм.

Дэмьен Бродерик дал (в “Eidolon: The Journal of Australian Science Fiction and Fantasy”, 28, 101) неоднозначную оценку восприятию человечества Иганом:

Возможно ли, что Иган (как деятель искусства) бессердечен? Да, зачастую кажется, что так.

И далее:

[Сюжеты Игана могут быть] подытожены следующим образом: мы, люди, суть поддающиеся перезаписи гаджеты без трансцендентального смысла, действующие в бессмысленной вселенной — это нужно принять.

Как знать, вдруг бедолага Просперо, надумавший запытать планковских дайверов своим исполнением Баллады о Картане Нулевой Точки, есть та сила, что могла бы создать для них добро из зла там, где Пенн Уоррен и вся королевская рать не справятся?

— Картан Нулевой Точки? И что вам не нравится? Картан был великим плотчицким математиком. Нулевая точка в названии указывает на нулевые геодезические: по этим траекториям движутся световые лучи.

— В интересах потомков, — возвестил Просперо, — предпочтительнее дать ему имя Падающий Город, дабы истинная сущность его не затенялась столь неудачным выбором слов, какой был вами допущен.

— Этот полис мы назвали в честь Эли Картана, — холодно ответил Тьет. — Его клон внутри Чандрасекара также получит имя Эли Картана. Если вы не желаете этого признавать, вам стоило бы немедленно убраться восвояси в Афину, ибо на дальнейшее сотрудничество вы можете даже не рассчитывать.

Просперо окинул взглядом собравшихся, быть может, рассчитывая, что кто-нибудь выразит иное мнение. Гизелла испытала смешанные чувства. Мифопоэтический лепет Просперо, что бы он там себе ни воображал, не сможет конкурировать с зафиксированной в библиотеках истиной. В этом смысле никакого значения происходящее не имело. Но если сейчас не указать ему на место, присутствие его явно станет непереносимым уже очень скоро.

Мэтт Дено в статье Reading Egan для “Strange Horizons” дает, пожалуй, наилучшую формулировку интуитивно рождающихся претензий к Планковскому прыжку и творчеству Игана в целом:

Если Иган уверен, что способность понять Вселенную — естественное свойство человеческой жизни, то мне кажется принципиально важным прописывать убедительно человечные характеры персонажей, достигающих этого понимания. В противном случае доводы Игана выглядят как-то шатко.

В трактовке событий по Просперо “пассажиры ладьи Харона” погружаются в гравитационную бездну Чандрасекара по причинам, выдуманным тут же на месте. Среди таковых фигурируют: бегство от несчастной любви, бегство от кары за неозвученное преступление, бегство от скуки бессмертия, мечта воскресить умершего предка-плотчика, желание свидеться с богами.

Постчеловеческие ученые Игана приходят в бешенство: они-то надеются выяснить больше о фундаментальной природе пространства-времени. Вся установка представляет собой нечто вроде экстрасверхускорителя элементарных частиц, где фотоны обретают всё большую и большую энергию (по мере укорачивания длин волн света), сталкиваются и продуцируют новые всевозможные частицы. Примерно аналогичным образом на Большом адронном коллайдере феноменальные количества энергии нужны для ускорения протонов, которые затем сталкиваются друг с другом, порождая всевозможные экзотические частицы; тут учёные получают ещё более экзотические значения энергии и ускорения бесплатно из бесконечно крутого гравитационного колодца чёрной дыры.

Просперо эти тонкости игнорирует — сначала спокойно, затем все более гневно, указывая, что “архетипический квестовый нарратив требует упрощений”, и загрязнять его техническими подробностями нежелательно.

— Итак, Картан Нулевой Точки — призрак реального окружения, заселенный призрачными иконками и плывущий сквозь вакуум. Это вы хотели сказать?
Просперо его реплика не столь оскорбила, как удивила.
— В моем восприятии это город света. Прозрачный, эфирный…
Сова на макушке человеческой иконки Саккьо расчеперила перья.
— Но фотонные состояния так не выглядят. То, что вы описали, существовать не может. Даже если бы существовало, сознания оно обрести не сумело бы.
Саккьо десятилетиями работал над проблемой обеспечения Картана Нулевой Точки достаточными вычислительными мощностями, так чтобы это не исказило геометрию окружающего пространства.
Просперо примирительным жестом распростер руки.
— Архетипический квестовый нарратив требует упрощений. Зачем же загрязнять его техническими подробностями?
Саккьо наклонил голову, прижал пальцы ко лбу, перекачивая информацию из полисной библиотеки.
— Вы вообще имеете хоть какое-то представление о том, что собой представляют архетипические нарративы?
— Послания богов? Вести из глубин души? Кто знает… В них закодировано все таинственное и основополагающее…

Схватив свою дочь Корделию в охапку, он отбывает по гамма-лучу обратно на Землю; Корделия решает вернуться как ради любви к нему, так и в надежде, что за два столетия её родная община отошла от былых изоляционистских тенденций. Впрочем, не прежде, чем в черную дыру зашвырнут лишний экзабайт с ее личностной копией (судя по всему, на антивирусе и средствах проверки контрольных сумм ученые Картана Нулевой Точки здорово сэкономили).

Корделия рассматривала стилизованное изображение светового луча, в котором оказался закодирован весь полис. Луч продирался сквозь невообразимую мешанину частиц, от фотонов до сверхтяжелых мезонов.

— Я не собираюсь портить вам Прыжок. Была бы мне охота лелеять мысли о смерти, я бы осталась дома и раскрыла томик плохой плотчицкой поэзии. — Улыбка. — А не пошел бы ты к чертям собачьим, Бодлер? Я сюда прилетела заняться физикой.

А интересно, не помешало бы роботу-глейснерианцу Карпалу раскрыть томик Бодлера, Райяниеми, Бэнкса или Успенского вместо того, чтобы битый лунный месяц валяться на реголите, манкируя от скуки обязанностями по наблюдениям за Ящерицей? Глядишь, и не донимала бы его потом на протяжении эонов неизбывная вина за гибель плотского человечества.

Ай, ладно. Я просто так спросил, прельстившись теологическими воззрениями типлерианцев.

— Теперь вы знаете, что собой представляет фаза, — сказала Викраму Корделия, — и как она определяет вероятности. Существует ли способ применить тестовые лучи для управления вероятностью нашего будущего? Искривить световые конусы, минуя планковскую область, чтобы нас вынесло из сингулярности по спирали через пару миллиардов лет…

Викрам мгновение стоял, оцепенелый, затем метнулся перезапускать свои программы. Саккьо и Тьет помогали ему, подыскивая необходимые вычислительные преобразования. Гизелла, не осмеливаясь открыться надежде, наблюдала за ними. В голове у нее сразу прояснилось.

Исследовать все возможности они бы, скорее всего, не успели, но как только Тьет наткнулся на прием, позволяющий тестировать целые классы сетей за раз, вычисления ускорились тысячекратно.

Викрам с тоской объявил:
— Нет, это невозможно.

Корделия усмехнулась.
— Ну и ладно. Я просто так спросила.