Feast of disobedience
Если рассматривать карантиновирусную аферу 2020–21 гг. как экономический эмулятор Третьей мировой войны и программу широкомасштабного тестирования принудительных ограничений на панчеловеческое потребление в ситуации, когда стенки экологической ниши стали стеснять углеводородную цивилизацию, то вполне естественным продолжением Pax Pandemica видится нынешний “праздник непослушания” в Северо-Восточной Евразии: выдирая себя из глобального мира, Федеральная Империя не без абсурдного облегчения, под аккомпанемент залпов из ленивых пушек культуры отмены, сбрасывает заодно все условности, какими вынуждена была тяготиться в период своей неудачной “веймарской интеграции” в международное сообщество однополярного извода. (При этом удобно забывать, что момент однополярности, уникальный для человеческой истории, прошел еще 11 сентября 2001 года, хотя, безусловно, по-настоящему XXI век начался только месяц с небольшим назад, 22 февраля 2022-го.)
Пожалуй, стоит сравнить нынешнее состояние “заката России вручную” с деградирующей Британской империей, какой описана она (в декорациях Галактики) у Бэйли в Дзен-пушке и у Муркока в Английском убийце. В конце-то концов, Россия и Британия — не менее удачный пример клиопатологической пары, чем Россия с Украиной: заклятые соперники, воротящие друг от друга носы, почти во все периоды новой и современной истории, кроме… двух мировых войн, а эти последние-то и оформили эродирующий ныне порядок…
Я слонялся вокруг да около, пытаясь понять, что с этим веком пошло не так. Я хотел выяснить, что Британская империя сотворила с миром, в котором мы все живём сейчас. Разумеется, на мой тогдашний взгляд империализм — подлинное исчадие ада,
говорил Муркок в интервью Колину Гринлэнду в 1992-м.
Закат альтернативной Британской империи 1970-х по Муркоку Гринлэнд определяет как “консервативную утопию паровых машин, аэролётов, Кристал-Пэласа и дизайнов работы Мухи и Макинтоша”. Понукаемые историческим детерминизмом, главные персонажи испытывают темпоральное отчуждение, чувствуют себя затерянными или дрейфующими во времени. Повсеместны, как на фотоснимках из осажденного Мариуполя и вокзалов Восточной Европы, образы (у Муркока — не только женской, но и мужской) беспомощности и младенчества. Эпиграфы и фрагменты новостей отмечают смерти (и чудесные исцеления) детей, мемуары повествуют о том, как детство в дни войны способно повлиять на взрослых.
“Кристал Пэлас”, кстати, пока ничто не угрожает, но уже почти решено, что “Челси” отберут у человека с полудюжиной гражданств, который, однако, для всего евроатлантического мира останется русским. Хотя “отберут” — не вполне удачное слово: перепродажа действующего обладателя Лиги чемпионов станет самой выгодной спортивной сделкой в истории.
В заключительной речи перед апелляционным судом, незадолго до изгнания, принц Лобковиц из Английского убийцы ставит нелицеприятный диагноз социуму, который побоялся прописать себе Лекарство от рака:
В наших домах, деревнях, больших и маленьких городах, у наших народов время движется вперед. Каждый человек прямо или косвенно будет вовлечен в исторический отрезок времени, равный 150 годам — до рождения, во время своей жизни и после смерти. Часть своего опыта ему передадут родители и другие взрослые люди и старики; часть опыта он приобретет во время своей собственной жизни, и этот опыт станет частью того, который он передаст своим детям. Итак, продолжительность жизни одного поколения равна 150 годам. Такова продолжительность нашей жизни. Наше поведение, предрассудки, мысли, предпочтения являются результатом пятидесяти- или шестидесятилетнего периода до нашего рождения, подобным же образом мы влияем на пятьдесят последующих лет после нашей смерти. Понимание этого заставляет такого человека, как я, считать, что изменить сущность общества, в котором живу я, невозможно.
Действительно, было бы неплохо, если бы Федеральную Империю, Всеукраинскую Лигу КВН и США колонизировало поколение, которое еще не приобрело дурных привычек предыдущего и не передаст своих невыносимо архаичных, как для раннекосмической эры, привычек следующему —
поколение, способное достичь цели даже под тираническим нажимом конформизма.
А пока оно созревает в аксолотль-баках пентагонских биолабораторий, можно задуматься над апгрейдом интерфейса экранов смерти.
“Нам предстоит ехать очень долго”, сообщает Кэтрин Корнелиус Себастьяну Очинеку, освобождая его из тюрьмы.
Изменение человеческого типа и тому подобное. Возможно, это вовсе не революция в конце концов.