Diversity fallacy

После длительного перерыва на работу с беженцами в середине 2000-х Грег Иган, видимо, понял бесперспективность крестового похода против австралийской бюрократии (не уверен, претерпел ли Иган двухлетнее заключение в карантиновирусном концлагере — оно должно бы его лишний раз убедить, что Австралия так и не лишилась черт исправительной колонии) и вернулся в литературу.

Однако Накал и более свежие работы Игана выходят меньшими тиражами, чем его романы и повести 1990-х, а получать престижные премии он перестал. Тут смутно вспоминается Стросс:

Великолепные заводные конструкции Грега Игана, сотворённые из квантовомеханического сырья и визуализирующие совершенно разные типы вселенных, тикают втуне: глухие к ним критики ищут глубины персонажей и не понимают, что в его НФ вселенная и есть персонаж.

Тем забавнее, что именно в 2010-х Иган взялся уделять пристальное внимание вопросам гендера, инклюзивности, защиты прав сексуальных и прочих меньшинств: коротко говоря, всему тому, что нынче объединено под зонтичным термином “леволиберальная повесточка” (или “ЛГБТК-демократия”), породило небывалый всплеск популярности “культуры отмены” (прямо сейчас вы можете наблюдать на своих телеэкранах и в новостных лентах самый масштабный за историю мира канселлинг-эксперимент над целой страной — Федеральной Империей Человека) и способствует мутации шорт-листов “Небьюлы”, “Хьюго” и “Локуса” в списки антирекомендаций для чтения.

Биограф Игана Карен Бёрнэм в 2014-м одобрительно писала:

Разумеется, многие читатели, критики и участники голосований за награды ценят предлагаемые Иганом построения высоко, даже если персонажи лишь символизируют определённые философские доктрины. Известен также довод, что, минимизируя описание персонажей, Иган делает их как можно универсальнее (хотя против него говорит то обстоятельство, что слишком многие его герои попадают в “настройки по умолчанию” белых мужчин)… Более или менее регулярно появляются в его прозе геи и квиры. Учитывая проблемы с прописыванием характеров у Игана, легко заподозрить, что это разнообразие — просто дань моде. Но его работы с течением времени совершенствуются в этом аспекте, а в “Зендеги” или трилогии Ортогональной вселенной уделено особенно пристальное внимание персонажам, которые не укладываются в стандартный облик белого мужчины-гетеросексуала.

Иган, однако, и вправду не просто гнался за модой. Еще в интервью 1998 года для noise! он (явно имея в виду Теранезию с леваками, гомосексуалистами и квантовыми бабочками) заявляет:

Я, в общем, думаю, что НФ ещё даже не начинала исследовать возможности ломки гендерных стереотипов— и в конечном счёте гендера как такового. Многое из того, что принимают обычно за НФ о проблемах гендера, попросту обрекает на переживание одних и тех же ошибок прошлого снова и снова — следующие десять миллионов лет.

Мир близкого будущего в Отчаянии (1995) располагает широким и общественно приемлемым ассортиментом гендеров. От уфема (ультрафеминистского) до натфема (натурально феминистского) через промфем (промежуточно феминистский) к асексуальности, проммаску, натмаску и умаску. Асексуалы используют безгендерные местоимения. Допускается модифицировать себя с отходом от “натурального” гендера в обе стороны: люди либо становятся почти карикатурно маскулинными и женственными (умаск, уфем), либо вовсе прячут свой гендер (асекс). Промфемы и проммаски описаны совсем не как “находящиеся на полпути” к андрогинности, отличия заметно существенней.

Первые промфемы и проммаски смоделировали человеческую зрительную систему и обнаружили совершенно новые кластеры параметров, позволявшие отличить их с первого взгляда— не приговаривая к гомогенности.

Разумеется, двух одинаковых решений почти не бывает:

Единственное, что по необходимости было у одного асекса общего с другим, так это мнение, что егоё гендерные параметры (нейронные, эндокринные, хромосомные, генитальные) — только егоё дело, а также, может быть (но не всегда), егоё любовников и любовниц, возможно, егоё доктора, порой нескольких близких друзей.

Репортер Эндрю Уорт из Отчаяния упоминает следующее обоснование гендерных миграций, цитируемое чаще всего:

… они устали от самоназначенных гендерно-политических подставных лиц и претенциозных гуру Мистического Возрождения, которые-де представляли их интересы. Их тошнило от обвинений в реальных и мнимых гендерных преступлениях. Если все мужчины жестоки, эгоистичны, доминантны, иерархичны… что можно сделать, кроме как вскрыть себе вены? Или мигрировать от мужчины к проммаску либо асексу?

Сама Карен Бёрнэм по этому поводу с сомнением отмечает:

Такой набор абстрактных и политических причин для экспериментов с гендерной идентичностью — исключительно личной и субъективной —выглядит довольно натянуто.

На Рождество 2022 года, в разгар гендерквир-революции в англосфере и Большого Взрыва феминитивов в рунетовской журналистике, читать это, конечно, очень забавно. Отчаяние, появись оно сейчас, вполне могло бы претендовать на Тройную Корону самых престижных (в прошлом) призов англосферной НФ, кабы не то досадное обстоятельство, что сам Иган — мужчина, предположительно белый и гетеросексуал. Почему “предположительно”? Потому что по конвентикам он не ездит и в принципе редко покидает Австралию (совершил всего одну поездку в Иран для работы над Зендеги, и, почитав его путевой дневник, заподозришь, что повторно его туда вряд ли пустят — тем паче в романе предсказаны громыхающие ныне иранские беспорядки в защиту прав женщин), а его фото в Интернете нет, что в нашу эру требует незаурядных усилий.

Вы наверняка заметили, что при переводе цитат из Отчаяния я использовал те же (трудноусвояемые) безгендерные-не-то-гендерфлюидные местоимения, к которым прибег в работе с Диаспорой. А куда они пропадают в Планковском прыжке и дальше, после Лестницы Шильда?

Иган хитёр:

В “Отчаянии” (и даже в “Диаспоре”) есть люди, предпочитающие обычный пол, а также те, кто предпочитает безгендерность, так что я прибегал к безгендерным местоимениям, чтобы эти случаи чётче различались. В “Лестнице Шильда” предковый гендерный диморфизм полностью утрачен, но я не хотел слишком акцентировать на этом внимание и предположил, что будет уместней выполнить “перевод” на современный английский, который бы звучал для читателя уместней. Когда в “Отчаянии” появляется асекс, протагониста это удивляет, для него такое происшествие значимо, потому вполне оправданно вставить языку “палки в колёса”, привлечь к себе внимание. Размышляя над этим, я уже не уверен, правильно ли поступил, продолжая использовать эти местоимения в “Диаспоре”: честно сказать, под конец того романа они меня утомили!

А уж как они утомили меня.

Несколько неаппетитный интерес отдохнувшего Игана к гендерной и репродуктивной политике, а равно проблемам ущемления прав женщин (в Иране и римановской вселенной), ярче всего проявился в трилогии Ортогональности. Там из-за перемены одного-единственного знака в уравнениях ОТО (поворот Вика) происходит много такого, по сравнению с чем опасности гендерного неравенства и глобального потепления — все равно что детская пукалка “Нона” в Славянске 2014-го против HIMARS 2022-го.

Например, парадокс близнецов работает в обратную сторону, а скорость света предела не имеет и подчиняется дисперсионному отношению.

Чужаки Ортогональной вселенной наделены гибкой, пластичной структурой тела, они умеют отращивать новые члены по желанию. Дети почти всегда рождаются парами, мужская особь и женская. Когда женщина созревает, она в конечном счёте расщепляется на четверти, становясь четвёркой новых детей, а мужчина их потом растит. В этом смысле невозможно “знать свою мать”, поскольку мать буквально стирают из мира, когда она приносит потомство. Это может происходить по желанию или, если чересчур долго оттягиваешь, спонтанным образом. Лекарства, предотвращающие беременность, способны понизить риск преждевременного расщепления, но вопрос их применения чрезвычайно политизирован, и в начале Заводной ракеты они запрещены.

Бёрнэм нахваливает:

… впервые проза Игана выводит на передний план разность социальных давлений на мужчин и женщин, в особенности учёных. Не особенно-то поспоришь, что в современной западной науке женщина и мать испытывает совсем не такие превратности судьбы, как мужчина и отец. Очень немногие фантасты с откровенностью Игана демонстрировали, какому давлению, пренебрежению, “стиранию” подвергается женщина и мать в науке.

Почему-то кажется, что Карен с полоумной Историчкой-Истеричкой отлично поняли бы друг друга, вопреки радикальным различиям в воззрениях на леволиберальный прогрессивизм и продвижение демократии.

Недавние работы Игана демонстрируют более тщательный, обогащённый нюансами подход к исследованию взаимодействия науки и культуры. Вместо проектирования идеализированных или упрощённых сообществ как фона для чисто научной истории, он тратит время на проработку контекста и последствий для индивидов, чьи отличия от культурного базиса по умолчанию разнятся,

продолжает Бёрнэм.

Ее прогноз на творческую эволюцию Игана по Стрелам времени и дальше был весьма оптимистичен:

Такой внимательности недоставало его ранним рассказам и романам, и усилия в данном направлении обещают хорошо сказаться на его будущих произведениях.

Но пока можно лишь констатировать: ранние произведения Игана, совместившие киберпанк, биопанк, нуар и головокружительно смелые преступления против квантовой информатики, остаются у него самыми сильными и щедрее всего премированными. Начиная с Лестницы Шильда, он перестал публиковаться в крупных американских издательствах, а Книгу всех небес и вовсе напечатал за свой счет.

Впрочем, Иган по основной профессии-то программист, а любой айтишник, когда-либо менявший работу на растущем рынке без особой потребности, просто ради доплаты, позволяющей купить с отложенных средств лишнюю полнокадровую фотосистему, согласится: хобби из мира искусства — дорогое удовольствие.