Benefit of redoubt (III)

В этой записи, продолжающей перевод повести Мартина Изитта За Стену Ночи, вы вместе с бессмертным экипажем корабля поколений “Вечность” воспрянете из криосна при крайне неприятных обстоятельствах и попробуете заново установить контакт со смертными обитателями наружного хабитата — чтобы обнаружить, что если объём мозга у тех уменьшился, а технологический уровень подупал, то кое-какие иные физические аспекты претерпели компенсирующее разрастание. А причина его относится к категории тех, лучшее лекарство от которых — поспешно учинить ковровую термоядерную бомбардировку и свалить к более счастливым звёздам.

При условии, конечно, что у вас в галактике такие звезды ещё остались в запасе! Но если они вообще хоть когда-то зажигались в черных небесах, значит, и Дженнифер Лоуренс не единственный вариант для свайпа в Tinder на всю «Вечность», и бессмертная любовь существует не только в детских сказках?

Ниже представлена четвертая часть повести.

Как только Сара вытащила меня из морозильника, стало понятно: произошло что-то очень скверное. Криопалуба лежала в руинах. Почти все баки оказались выбиты из креплений и повреждены. Остатки содержимого — останки моих коллег — за долгие эпохи рассыпались пылью. Как давно случилось это?

Сара сообщила, что компьютер, подчиняясь какой-то процедуре вроде аварийного предохранителя, разморозил её. Она проснулась на корабле, который показался ей пустым. На борту царил мрак. Она обыскалась следов предыдущей вахты, но не нашла никого. Большая часть сенсориум-сети пострадала, так что судить о состоянии остальных частей корабля было невозможно. Многие проходы в наружный хабитат оказались перекрыты приваренными панелями, но другие — разбиты. Прежде чем приступить к дальнейшим исследованиям, Сара почла за лучшее разбудить уцелевших Хранителей. В моём случае успех был маловероятен: как и большую часть остальных баков, мой оторвало от стены той силой, которая опустошила криопалубу. Мне повезло: жизненно важные подключения не были повреждены, и хотя корпус треснул, влага атмосферы сконденсировалась и запечатала его вековым льдом.

Внутренний хабитат выглядел так, словно по нему война прошлась. В нескольких местах недоставало целых переборок. Повсюду виднелись следы пуль, свидетельства перестрелок. В коридорах, ведущих на основной мостик и к центру управления “Вечностью”, обнаружились наскоро воздвигнутые баррикады. Всё это, впрочем, выглядело старинным. Система жизнеобеспечения сохранила воздух в чистоте, но многое из того, что ожидали мы найти в сохранности, давно распалось.

Сара не смогла дать ответа ни на один из донимавших нас вопросов, поскольку доступ к бортовым системам был ограничен. Остальные в шоке пытались осмыслить ситуацию и потерю почти всей бессмертной команды. А вот меня недостаток информации почти сразу побудил к энергичным действиям.

Я взялся за ремонт.

И мысли мои быстро обратились к Постоянным. Связи с внешним хабитатом пока установить не удавалось. Глядя туда через наблюдательные пузыри, мы не видели ничего, кроме полной тьмы между двумя вращавшимися секциями. Наверное, внизу температура сильно упала: ни одна солнечная лампа не работала, на трещинах в покрытии пузырей наросли сосульки. Я настоял на том, чтобы отложить вылазку в наружный хабитат, пока не удастся снова наладить общение с системами наблюдения. Моим первичным директивам это противоречило и потребовало волевого усилия, но Сара согласилась и мотивировала свой выбор тем, что осторожность в долгосрочной перспективе поспособствует нашей заботе о Постоянных. Однако на голосовании мы проиграли: было решено, что, раз Постоянные — наши подопечные, мы обязаны прийти им на помощь.

Из морозильников удалось спасти всего девятнадцать Хранителей, включая меня, а прежде было пять тысяч. Команда из семи воскрешённых отправилась вниз в скафандрах с обогревом. Несколько прихватили лёгкое оружие. Мы отслеживали их продвижение через портативные мониторы, которые пришлось выдрать из боевых экоскафандров.

В стыковочном кольце — коридоре, имевшем форму хула-хупа, там, где внутренний хабитат встречался с обширной плоской стеной наружного, — они выбрали одну из открытых шахт и начали многотрудный спуск. Большие лифты не работали, и у них ушло без малого четыре дня, чтобы по бесчисленным ступеням достичь поверхности почти двадцатью километрами ниже.

Наконец они выбрались на низкую платформу у подножия стены. Мощными фонарями рассеяли плотную мглу, стелившуюся над мрачным ландшафтом. Впереди протянулись голая земля и скалы. Растительность ограничивалась пэтчворком лишайников и мхов. Деревья стояли безлистные, покосившиеся и изогнутые, голые, как скелеты. В нескольких метрах от платформы высилась коническая каменная башня. Она походила на высокий термитник с тонкими стенками, но в ней имелись отверстия величиной с кулак. При внимательном изучении обнаружились острые осколки какого-то хрупкого бледного материала.

Команда продвигалась по унылой пустоши, и с каждой их находкой моя тревога нарастала. Наблюдая за ними, я начал осознавать, что зрелище это мне знакомо. Но не понял этого в полной мере, пока один из участников экспедиции не заметил вдалеке красное свечение во мгле. Телесъёмка продемонстрировала горообразную форму, гротескную сгорбленную фигуру, которая словно бы вырастала из самой скальной породы. Алое сияние сочилось из того, что могло быть глазами и ртом.

Остальные наблюдатели, вероятно, сочли меня безумцем: я внезапно завопил на них, приказывая убираться оттуда. Я понимал, что экспедиция в крайней опасности, и не позволял себя успокоить.

— Отзывай их! — настаивал я, напирая на Сару. — Я знаю, о чём говорю. Я раньше это уже видел.

Она занервничала, испуганная моим пылом, но рациональность быстро взяла своё.

— Но это же просто статуя, — возразила она. — Какой-то идол. Он, возможно, даст нам какие-нибудь ключи к разгадке того, что произошло с Постоянными.

Не успел я ничего ответить, как один из участников экспедиции, уже и без того взвинченный моими криками, сообщил, что на пределе досягаемости луча его фонаря движется нечто крупное. Когда остальные взглянули туда, то ничего не заметили. Стена потерялась во мраке где-то позади; они уже почти час продвигались по жуткой местности.

Возможно, моя настойчивость — или просто страх потеряться — наконец убедила их, что вернуться будет хорошей идеей. Однако было уже слишком поздно.

Атаковали их стремительно и яростно. Мы различили только смутные очертания громоздких фигур, утопавших в тени и на миг выхваченных резким светом фонарей. Нечеловеческий рёв прогремел из мониторов, за ним крики ужаса — и всё резко стихло.

Спустя считанные секунды жизненные показатели отряда упали до нуля, и экраны почернели.

Мы уничтожили лестничные колодцы во всех шахтах и перекрыли каждый шлюз доступа плотными монокристаллическими плитами. Выставили часовых, ротируя их, вооружили самым грозным оружием из наших арсеналов. Сара тоже вызвалась дежурить, но тех, кто обладал технической компетенцией, оставили в тылу.

Однако меры безопасности не слишком помогали справляться с ужасом, который поселился внутри каждого из нас, словно выполз из мрачного лабиринта переходов и кают. Уверенности не добавляло и то, что без доступа к сенсорам Вселенная снаружи оставалась такой же непостижимой, как тьма хабитата Постоянных. Мы могли находиться где угодно. Даже падать на солнце, как услужливо заметил кто-то.

Поэтому первым делом я взялся возвращать в сеть мейнфрейм корабля. Это удалось быстро. Я использовал как интерфейс монитор скафандра для ВКД, выводя на него визуальные данные. Первоначально я разочаровался увиденным. Семьдесят процентов ядра не реагировало.

Потом я понял, почему.

Сара увидела выражение моего лица, как только я вошёл в нашу общую каюту. Она встревоженно вскинула голову, оторвавшись от своего занятия; тоскливое бортовое освещение выхватило её белый лик, и это зрелище подействовало на меня почти успокаивающе.

Возобновив давнюю связь, мы искали уюта друг у друга и находили его. В страсти мы забывали про страх, хотя бы временно. Во сне ранних лет перелёта через Стену Ночи мы могли воссоединяться через сенсориум. Но когда системы отключились, вернулись сны, и теперь нам снова приходилось полагаться на физический контакт. Больно было от неё удаляться, а находиться в одном помещении — дискомфортно без физического контакта.

Она просительно протянула ко мне руки.

— В чём дело, любовь моя?

Я рассказал ей про мейнфрейм.

— Его части деградировали, — сказал я, садясь рядом с ней.

Она стала ласкать моё лицо, закинув мне на бёдра свои длинные-предлинные ноги.

— В каком смысле — деградировали?

— От времени.

— Я думала, у них неограниченный срок годности.

Я кивнул, ибо это было так.

— Некоторые герметики испортились.

— И всё же их должно было хватить на эти несколько сотен тысячелетий.

— Сара, прошло более пяти миллионов лет.

Её глаза отразили, как в зеркале, шок, от которого я всё ещё отходил. Она стала строить отрицания, объяснять мне, что я допустил ошибку.

— Мейнфреймные часы всё время вели отсчёт.

— Значит, часы сбились, — настаивала она.

— Вот почему ничто нормально не работает, — продолжал я. — Действительно, многое было уничтожено с умыслом, но это не объясняет повсеместных отказов почти во всех подсистемах. Просто износились части. Нам повезло, что от использования углеводородов отказались ещё до постройки этого корабля, иначе бы он давно развалился, и не осталось бы ничего, кроме облачка компонентов. А так… Сам корабль может сохранять структурную целостность вечно, однако некоторые из более сложных систем имеют ограниченный срок работы.

— А энергия?

— Поле, окружающее сингулярность, продолжает действовать, кварковая камера работает. После выхода на крейсерскую скорость она отключилась, так что топлива ещё полно, и термоядерным энергостанциям хватает. Я занимаюсь диагностикой двигателей. Навигация и системы жизнеобеспечения вроде бы работают, но в наружном хабитате ощутимая утечка, отсюда и падение температуры…

— Ты сказал, что навигация работает, — перебила она меня, — ну и где мы?

— Ещё не могу сказать. Нужно, чтобы голоплата заработала и отобразила данные. Пока что все потоковые преобразователи, какие я проверил, испорчены. Я планировал вылазку в концентратор, по кладовым пошарить. В вакуумированных ёмкостях должны быть запасные.

— Я с тобой, — торопливо сказала она. Для бессмертной она всегда была очень тороплива — одно из подростковых качеств, которые меня в ней привлекали. К тому же я бы и не ушёл без неё.

Спустя неделю в живых оставались одиннадцать из нас. Одна из часовых пропала, пока мы с Сарой ходили в концентратор. Ни следа не осталось, ни крови, ни признаков борьбы, только кинетическое ружьё валялось на палубе. Из него не стреляли.

Мы собрались в астролабе, с напряжённым нетерпением наблюдая, как оживает плата. Я запросил звёздную карту местного пространства. Увидев изображение, я сначала подумал, что с проекцией проблемы. Сферическое представление межгалактического пространства диаметром сто метров воспарило над голоплатой. “Вечность” была отмеченной точкой в его центре. Изображение то и дело подёргивалось, теряло в разрешении, потом снова фокусировалось.

— Попробуй масштабировать, — предложила Сара.

Я дал команду. Некоторое время, как могло показаться, не происходило ничего. Постепенно на периферии сферы, близ низа, замерцали красные и янтарные искорки. Масштабный индикатор указывал, что мы наблюдаем участок пространства охватом более миллиона световых лет, полностью лишённый звёзд. И мы находились прямо в его центре.

— Это что же, Млечный Путь? — спросила Сара, указывая на бледные огоньки.

— Давай посмотрим.

Изображение ещё отдалилось, и в поле обзора заполз узнаваемый спиральный рукав. Наше маленькое собрание приветствовало его явственно слышимым вздохом восторга — и недоверия. Но такое было возможным. За пять миллионов лет на средней скорости в десять процентов световой можно очень далеко забраться. В какой-то момент мы явно изменили курс. Диск Галактики лежал теперь приблизительно в пятистах двадцати тысячах световых лет под нами.

Но, задумался я, куда мы направились… и с какой целью?

Я продлил нашу траекторию. Долгие минуты странствий в почти лишённом примет межгалактическом пространстве, и вот на проекцию начинает наползать пушистая масса галактики неправильных очертаний. Звёздный атлас определил её как NGC 6822.

— Галактика Барнарда, — выдохнул я. — Нам до неё лететь 1.15 миллиона световых лет.

Мы все безмолвно созерцали яркое, отливавшее голубизной скопление нескольких миллиардов солнц. Сара рядом со мной щурилась, точно пытаясь всмотреться в картинку ещё пристальнее, высмотреть нечто, ускользавшее от внимания всех остальных из нас. Я спросил, что она ищет.

— А вернись-ка к Млечному Пути.

Я повиновался и снова изменил масштаб. Искорка с пометкой ВЕЧНОСТЬ появилась опять, стала карабкаться через виртуальный простор, за ней наконец последовала плоскость Галактики. Сперва в поле обзора голоплаты проявился спиральный рукав, потом и сам диск. Я повернул его так, чтобы установить точку обзора под углом тридцать градусов от вертикали. Спектр диска был искажён, в нём преобладали алые и янтарные оттенки.

— Что это со звёздами такое? — спросил кто-то из стоявших позади.

— Наверное, плата глючит. — Я покрутил настройки, поиграл с разрешением и цветовыми охватами, сменил ракурс. Но все мои усилия ни к чему не приводили. Я не мог добиться такой же яркости, как на изображении галактики Барнарда.

— Там всё ещё остаются яркие звёзды, — подметил кто-то другой, — но в большинстве своём — красные и оранжевые карлики. Словно бы состаренные. А можно посмотреть на одно из более тусклых солнц?

— Можно, но картинка будет устаревшей на полмиллиона лет, — подчеркнул я.

И по моей команде спиральный рукав расширился вовне. Звёзды устремились к нам, словно орда, несущаяся в трёх измерениях. Я крутил и петлял, подыскивая звезду-кандидатку. Многие превратились в едва видимые красные искры. Я быстро выбрал одну такую и дал увеличение. Одинокий красный светящийся прыщик загорелся над голоплатой в окружении полной тьмы. К нему приклеилась последовательность цифр. Мы стали наблюдать, как он распухает и наконец проявляется полностью, становясь исполинским кольцом тускло-красного пламени. Огромные корональные выбросы солнечного вещества исторгались во всех направлениях, а я не мог избавиться от впечатления, что звезда корчится в судорогах, словно её подвергают пытке. В центре светила, заполняя большую его часть по объёму, расположилась бесструктурная темнота. Я тут же догадался, что это и есть причина боли.

— Похоже… — осмелился я, внимательно приглядевшись к зловещему образованию в сердце умирающего солнца.

— … что звезду выедают изнутри, — закончила Сара.

И её слова будто сорвали какой-то предохранитель в моём мозгу, вырвав сознание из уз настоящего. Я вдруг очутился в мире своих видений, мире мрака, куда переносил меня криосон. В Пирамиде, имя которой было Редут, местные говорили о тьме снаружи убежища так, словно была она одушевлённым существом, наделённым нечестивой волей. Тем не менее отпечаток её деятельности и вправду был очевиден: она гасила свет, извращала жизнь, преобразуя ту в мрачную пародию на самоё себя.

Но разве не это мы наблюдаем и тут? И возможно ли, что, если мои сны были реальностью, перемена курса “Вечности” каким-то образом вызвана деятельностью тёмной силы?

Больная звезда отдалилась. Другие светила полезли в поле зрения, пока спектрально искажённый образ нашей родной галактики не предстал снова в целости своей. Я продолжал менять масштаб. Наползали новые галактики, и в конце концов перед нами возникла вся Местная группа. Я тут же увидел это. Тьма инфицировала большую часть галактик; некоторые исчезли полностью, присвоенные им метки висели в пустоте. Кровавая масса красных искр наползала на последний бастион ярких здоровых галактик, и ближайшей из них оказалось размазанное светоносное пятно с ярлычком NGC 6822 — наша нынешняя цель.