By dawn’s early night

Пока на медкарте главного “больного человека Европы” (и, пожалуй, мира) современности готовится появиться еще пара кратковечных непризнанных государств,

уместно вспомнить, что надежным культурным индикатором скорой деградации отношений Федеральной Империи с глобальным Западом к открытой враждебности стало новое меню голливудских блокбастеров с медвежатиной à la russe под клюквенным соусом, и случилось это еще в первой половине прошлого десятилетия.

Трагична небрежность, с какой относятся их создатели к деталям, имеющим подчас ключевое значение для сюжета — и тем удивительней она, что даже сейчас, не говоря про период до восстания на Болотной и покоренья Федеральной Империей Крымнаша, беспрецедентна информационная открытость Рунета, русоциума и эмигрантов из него, внутренних и внешних, миру: только бери и налаживай Первые Контакты.

Так, вряд ли смотревшие Красного воробья в ясном уме позабудут великолепную в непринужденной самопародийности своей сцену, где олигарх рассчитывается с Доминикой Егоровой пачкой сторублевок, перехваченной золотым зажимом. Действительно, если в США купюра наивысшего достоинства — 100 долларов, разве не логично, чтобы у главного противника такую функцию исполняли 100 рублей?

Конечно, не менее колоритные, но незаслуженно малоизвестные образчики такого контента поставляет нам НФ. У Майкла Флинна в Блуждающей звезде, как уже отмечалось, строительству орбитальной станции “Лев” на НОО в альтернативном 2010-м порою препятствуют многогранные взаимоотношения русских и украинцев.

Это было бы вполне правдоподобное объяснение (недавнее происшествие в Ницце словно сошло со страниц книги), но тут Флинн, поленившись внимательнее проконсультироваться у носителей русского или украинского языка, по странной случайности стряхивает пыль с норманнской теории в делах пересоздания старосоветской государственности:

— Согласен, — сказал Дакворт, — но никого — рангом ниже. В его строительной бригаде чертовски много одинистов.

Руководителя проекта придётся известить. Кристенсена, Бенсалема, Джексона или Малыша Ларсена, смотря по тому, чья команда будет оборудование устанавливать.

— А одинисты — это вообще кто? — спросила она. — Почитатели одноглазого божества?

Дакворт взглянул на неё с неподдельным удивлением.

— Что? Не-ет. Это от русского слова «один», ударение на втором слоге. Одинист — это мы так прозвали русских, желающих воссоздания старого Советского Союза, точнее, его славянских частей; ну, может, ещё нескольких, чтобы бахрома по краям не лохматилась.

— Многие русские так настроены.

— Ну да, но одинисты полагают, что мнением украинцев или литовцев при этом интересоваться не обязательно.

— Что это за чушь? — окрысился Корлов, доселе безмолвный. Он поднял указательный палец. — Один всегда, — добавил он.

— Каким образом, — спросил Флако у Селёдкина, — это поможет объединить вашу страну?

Ответил ему Корлов:

— Мир увидит, что славяне за славян. Все славяне должны объединиться, будь то русские, украинцы, белорусы или югославы. Все мы один народ. Все под Богом ходим.

Флако от неожиданности, услышав такое, прихохотнул: ему вспомнилась конституция Соединённых Штатов, описывавшая объединение многих людей в Союз, но не гомогенности ради.

Белиславов пожал плечами.

— Каждый москаль нет-нет, а ностальгирует по советским временам. Некоторые мечтают, некоторые просыпаются от грёз, некоторые вылезают из кровати.

Флако не понял его, но Дакворт, видимо, что-то да понял, потому что кивнул.

— Итак. По крайней мере, вы не возражаете принципиально против присутствия военных на борту «Льва», Кириллович? В предположении, что военные на борту вообще есть.

— Меня не костюмчик беспокоит, а то, чем занимается одетый в него человек.

Джимми спросил:

— А кто такие эти о-ди-ни-ские, или как их там?

Белиславов не отвечал ещё мгновение. Он медленно потёр ладони друг о друга, словно в раздумьи, и посмотрел на них. Потом неторопливо откликнулся:

— Это как в вашей стране, где южане, некоторые из них, до сих пор не забывают, что были в своё время отдельной страной. Так же и на Родине есть те, кто не забывает, что в своё время мы не были разделены на страны. — Он поднял глаза. — «Союз» на вашем языке значит union, а «один» значит one. — Он вскинул указательный палец в салюте, который Флако уже встречал на станции.

Флако и остальные кивнули. Флако сказал:

— Селёдкин был ребёнком, когда это случилось, но он всё время только про то и говорит.

Иззи Мак нахмурился.

— А не должны ли мы приглядывать за этими юнионистами? Ты думаешь, они могут попытаться саботировать проект Дакворта?

Белиславов покачал головой.

— Большинство просто мечтает о «старых добрых временах», которые, впрочем, никогда не были такими добрыми, как им кажется. Но очень многие проснулись, и некоторые, как я сказал нашим друзьям, зажили своей жизнью.

Джимми Шорр посмотрел на часы.

— Хоспаде, у меня смена вот-вот начнётся. До завтра, ребята. — Биток, который работал во вторую смену на лазерном проекте, тоже оттолкнулся прочь. Иззи Мак положил руку на плечо Белиславова, задерживая его, тоже хотевшего улететь, и спросил:

— Геннадий, а почему на ту реплику Дакворта ты ему ответил про костюмчики?

Белиславов медленно отозвался:

— Было время, я служил в русской военной разведке.

— А сейчас?

Он пожал плечами.

— А сейчас я монтажник.

Иззи поскрёб подбородок, глядя, как русский удаляется на отдых.

Думается, если бы населению спорных ныне территорий Разделенной Украины предложили на соцопросе вариант с присоединением к странам Скандинавии при условии сохранения привычного нейтрального внеблокового статуса Финляндии и Швеции, он имел бы значительные шансы на успех даже без помощи славянских поклонников норманнского неоязычества. Мнением литовцев интересоваться же и впрямь необязательно.

Но за его отсутствием в бюллетенях остается надеяться, что другая почти забытая в наше время кинолента, известная в Рунете как Ядерный рассвет (1990), не окажется более корректным прогнозом развития событий, чем Красный воробей или Блуждающая звезда. Ведь спусковым крючком ее сюжета служит атомная бомбардировка… Донецка.

И вряд ли на выручку для перехвата ракеты прилетит на орбитальном космолете Катюшка Волковна (так, по мнению Флинна, может официально именоваться супруга летчика Валерия Волкова).

Придется что-то соображать русским монтажникам из военторговой разведки.

— Кстати, о других партнёрах по игре, — зацепился за его фразу Белиславов. — В какую игру играют наши американские партнёры, военные?

— Я не в курсе, кто они…

— Тсс! Иззи, я не дурак и не слепой. Великая Сверхдержава снова взялась за гантели.

— Так, стоп-стоп, — сказал Джимми. — Вы тут говорите про СШ нашей А.

— Эта станция — международная, она управляется по ооновской хартии, — настойчиво проговорил Белиславов. — Меня беспокоит секретность. Меня беспокоит, что секретность охраняется настолько плохо; это значит, что им нет особого дела до того, продержится она или нет. И… некоторые встревожены сильнее моего.

— Например? Кто?

Все повернулись на голос, а это оказался Дакворт в сопровождении одной из армейских девушек-техников; военные балансировали с разогретыми в микроволновке порциями еды в руках. Офицер ВВС каким-то образом ухитрялся сохранять идеальную выправку даже в мешковатом комбинезоне. Движения в невесомости у него по-прежнему получались недостаточно грациозные, но, прожив на станции месяц, он, во всяком случае, устранил явные признаки неуклюжести. Рот его улыбался, но не глаза. Белиславов поднял руки ладонями перед собой.

— Те, кто полагает, что под завесой тайны может скрываться нечто похуже наглого фанфаронства нации, которая считает себя вправе делать всё, что ей заблагорассудится.

Дакворт посмотрел на него с прищуром. Помахал большим пальцем спутнице, и та полетела искать себе столик.

— Я и обидеться могу, знаете ли.

— Ничего, — сказал Белиславов по-русски.