Warring mental states

Лю Цысинь, Окружность (圆, 2014)

Человек, ясно разбирающийся в законах и в искусстве управления, но возражающий государю, если даже избежит казни, непременно погибнет от тайного удара кинжала.

Хань Фэй

Достижения корейцев в Японии еще со времен оккупации полуострова обычно стараются игнорировать, полагая эту нацию имманентно уступающей японцам в интеллекте, а вот к китайцам отношение издавна более уважительное: в конце концов, иероглифическая письменность и буддизм пришли на острова оттуда. Впрочем, Нанкинской резне это ничуть не помешало. Настороженное отношение к Китаю в Японии ослабевает и усиливается циклически, но последние лет тридцать сама проблема соперничества двух империй до некоторой степени потеряла актуальность. Поднебесная превратилась в мастерскую планеты, китайская экономика уверенно оттеснила перманентно стагнирующую японскую с ведущих позиций в регионе и мире, а видение Pax Nipponica, пугавшее американских стратегов и прельщавшее киберпанков, сменилось куда более материальным проектом Pax Sinica.

Поэтому, наверное, вас не удивит, что рассказ Лю Цысиня, получивший в прошлом году японскую премию Сэйун, обыгрывает общий для Китая и Японии пласт восточноазиатской истории — последние (для нашей мировой линии) годы эпохи Сражающихся царств. Европейская традиция считает определяющими развилками античности сражения при Марафоне и Гавгамелах, переход Рубикона Цезарем или битву при Акциуме, китайские историки же первым долгом вспомнят покушение Цзин Кэ на циньского правителя, вана Ин Чжэна, будущего императора объединенной Поднебесной Цинь Ши-хуанди. Этот эпизод, случившийся в 227 г. до н.э., по мере восхождения Китая удостоился и внимания мировой аудитории благодаря двум превосходным историческим боевикам, Император и убийца (в оригинале он так и назван 荆轲刺秦王, Покушение Цзин Кэ на циньского вана) и Герой; первый из них более или менее следует жизнеописаниям Цинь Шихуана и Цзин Кэ в Исторических записках Сыма Цяня, второй значительно отклоняется от первоисточника, но производит, пожалуй, даже более сильное эстетическое впечатление.

Цзин Кэ имел все шансы преуспеть: он обладал не только высоким интеллектом и отменным даром убеждения (уговорил беглого циньского генерала Фань Юй-ци покончить с собой, чтобы голову беглеца можно было преподнести циньскому владыке в качестве приманки), но и боевой подготовкой, а вооруженная охрана в приемный зал правителя Цинь не допускалась. Ход истории изменили две мелочи: во-первых, когда Цзин Кэ разворачивал свиток с картой территорий царства Янь, отравленный клинок выскользнул наружу, всполошив присутствующих, и хотя убийца успел его поймать, эффект внезапности уже был утрачен; во-вторых, придворный лекарь Ся У-цзюй в суматохе швырнул в Цзин Кэ мешочек с лекарствами, и тот, рефлекторно уклонившись, пропустил выпад циньского вана. Последние минуты жизни Цзин Кэ провел весь израненный, привалившись к колонне приемного зала, и, как меланхолично добавляет один источник, стал похож на совок для мусора из-за того, что ему отрубили руки.

Очевидно, что если бы даже покушение Цзин Кэ оказалось успешным, гибель Ин Чжэна, скорее всего, не помешала бы объединению Китая: так или иначе Сражающиеся Царства Великой Равнины должны были коалесцировать в единую державу. Однако вовсе не обязательно, что ею бы стала Цинь, с людоедскими законами, восходящими к учению легиста Шан Яна, и традицией закапывать живьем пленных после решающих битв, как это случилось в 260 г. до н.э. под Чанпином, а раз так, то и первая всекитайская империя могла бы продержаться дольше пятнадцати лет.

Лю Цысинь рассматривает и третью альтернативу: что, если бы Цзин Кэ не потерпел неудачу, но саботировал заговор, поступив на службу к циньскому владыке? Философы школы минцзя ( 名家), активной в эпоху Сражающихся Царств, наверняка бы одобрили его подход: принцип обоюдной допустимости альтернатив (лян кэ, 兩可) был у них основным рабочим инструментом.

Человек его талантов мог бы очень пригодиться Ин Чжэну — при разработке новых модификаций боевых луков и колесниц, усовершенствованных дорожных покрытий и навигационных инструментов. Воинской мощи Цинь бы достало, чтобы покорить остальные царства и объединить их под одной крышей, а Цзин Кэ тем временем бы занялся даже более амбициозной задачей. Построением действующей модели китайского мегамозга, при помощи которой владыка, разочарованный в магах и народных врачевателях, надеялся разгадать секрет бессмертия.

Впрочем, не секрет, что чистокровно китайская элементная база на первых порах склонна была стрелять по воробьям, и творение Цзин Кэ в описываемом Лю варианте истории не избежало кровавой обработки прерываний. Трудно судить, знаком ли Лю с рассказом Днепрова, где описаны менее мрачные, но идейно очень близкие плоды деятельности искусственного интеллекта. Китайская исконно бинарная логика инь-ян в открытии себя через переводы с русского, по идее, не нуждается. Напротив, если великий файервол вокруг суверенного Рунета будет возведен, за основу наверняка возьмут конструкцию великого китайского.

Глаза Цзин Кэ внезапно распахнулись, точно при пробуждении ото сна.

— Я понял! Вычислительная формация не обязательно должна состоять из солдат и вообще людей. Все эти построения — И, НЕ, ИСКЛЮЧАЮЩЕЕ НЕ, ИСКЛЮЧАЮЩЕЕ ИЛИ и так далее — можно изготовить чисто механическими способами. Составляющие их могут быть сделаны очень маленькими и, собранные воедино, дадут превосходную механическую вычислительную формацию! Хотя нет, ее вообще не следует называть вычислительной формацией, лучше вычислительной машиной! Ван, послушайте! Подождите! Вычислительная машина! Вычислительная машина!

… Палач перерезал веревку.

— Вычислительная машина! — прокричал Цзин Кэ с последним вздохом.

LoadedDice