The way from the cross

Рассмотрев парадокс Иокасты в его усложненной версии, которую я, как хочется верить, довел до желаемого логического абсурда слаженным воздействием законов генетики, теории вероятности и интерпретации согласованных историй для квантовой механики, вернемся сегодня к более привычному варианту темпорального парадокса— самосбывающемуся пророчеству. Русскому читателю он, пожалуй, лучше всего знаком на примере Фантастической саги Гарри Гаррисона, переведенной еще в 1970-е. Собственно, циркулирующая по Фантастической саге записка Барни Хендриксона самому себе — в числе примеров, которыми Красников иллюстрирует свою классическую статью о парадоксах и разведении “львов” в машинах времени. Впрочем, нельзя сказать, чтобы такое раннее знакомство пошло впрок: встречаются в современном Рунете даже у олдфагов (или в первую очередь у них?) совершенно чудовищные заклепкометрически утверждения.

У Гаррисона викинги высаживаются в Северной Америке просто потому, что голливудскому продюсеру ради спасения своей компании потребовалось срочно снять фильм о том, как викинги открыли Северную Америку. Заканчивается эта сага недвусмысленным обещанием сиквела на библейском материале; отрядили ли бедолашного Барни в Иудею 30-х годов нашей эры, мы от Гаррисона уже не узнаем, но ничто не мешает предположить, что так оно и вышло. Ведь на момент создания романа Майкл Муркок уже представил детальный набросок соответствующего голливудского сценария для каузальной петли. У Муркока одна из инкарнаций Вечного Воителя, Карл Глогауэр, унесена Новой Волной туда, куда ангелы боятся и ступить, но в Иисусе, сыне Марии и Иосифа, находит не спасителя человечества, а клинического имбецила, пускающего слюни в пыли провинциальных улочек.

Пожалуй, это лучший из написанных позднее падения Римской империи апокрифов, и даже небольшое расширение до романа с дальнейшим завтраком на руинах ему не очень вредит. Эта работа Муркока удостоена одной из трех престижнейших (до Великой революции феминисток и воков в SFWA) жанровых премий, Небьюлы-1967 за лучшую повесть. Учитывая, что авторов НВ и новой британской космооперы такими наградами вообще старательно обделяли, — достаточный повод приобщиться к Се человек, если вы с этим произведением пока не знакомы. Впрочем, я-то к творчеству Муркока отношусь холодно, и это едва ли не единственная прочитанная в раннем детстве его работа, которая мне пришлась по душе. (А заодно привела к проблемам на уроках христианской этики в школе.)

Карл Глогауэр у Муркока решает восполнить нехватку безумных пророков в древней Иудее и отправляется на Голгофу, но нет ли менее жестокого способа исполнить приговор, о котором путешественнику во времени известно заранее? Возможно, он, подобно Джокеру Хоакина Феникса или Огненному шуту того же Муркока, ошибся, посчитав свою жизнь трагедией, а на самом деле это была — или будет — комедия?

Джек Макдевит оценивает его перформанс по канонам греческого театра в нижеследующем рассказе. Получилось лаконично и изящно, хоть бери да в мастер-классах ученикам школы начинающего попаданского самиздатчика разбирай.

Друзья в вышних сферах

Вдалеке, близ центра города, виднелись факелы. Собиралась толпа. Вечер выдался прохладным, но его прошиб пот. Он чувствовал чье-то присутствие в ветвях деревьев. Наверно, ястреб.

Еще можно скрыться. Если уйти сейчас же, все будет в порядке. За ним не погонятся. Но что дальше? Сбежать после всего этого… какой выбор ему останется?

Он пал на колени.

Помоги мне.

Ветви мягко колыхались на ветру. На небосклоне позднего вечернего часа парила полная луна.

Пожалуйста.

Далекие голоса стали громче. Крики. Веселые возгласы.

О, если бы существовал иной способ…

Сад казался ему баррикадой, крепостью. Если бы остаться здесь, если бы можно было сделать так, чтобы его тут не нашли. В конце концов, угроза там, снаружи, на дороге.

Петр обещал постоять за него.

— Покуда дыхание во мне.

Петр был хороший человек и говорил искренне. Однако при игре на высоких ставках его решимость поколеблется. В конце концов он убежит вместе со всеми остальными и до конца дней своих пронесет в себе это воспоминание.

Нельзя ли отыскать иной способ?

По лунному лику проплывало облачко. Факелы двигались в ночи.

Понимаешь ли, это же неправильно. Неправильно доказывать людям свою любовь, поступая со мной так.

Его охватило странное сочувствие людям в толпе. Некоторым из них. Они лишь противятся переменам. Цепляются за прошлое. Некоторые до конца дней своих пронесут в себе болезненную память об этой ночи.

Почему? Почему приходится так поступать? Создаем веру, чьим направляющим символом станет орудие пытки. Они будут его носить на шеях и водружать на вершины храмов. Неужели мы этого хотим?

Он услышал далекий детский смех, донесенный ночным ветром. И собачий лай. Он надеялся, что детей при этом не будет, но понимал, что избежать их присутствия не удастся. Некоторые варвары обязательно прихватят детей с собой. Что за дикая страна.

Ты там? Ты мне вообще ответишь? Ну скажи же что-нибудь. По крайней мере, дай знак, что то не грёзы. Дай подтверждение, что эта ночь действительно значима.

В кустах слева что-то шелохнулось.

Он задумался о Марии. Он оставил ее в комнате на верхнем этаже, служившей для трапез. Она еле сдерживала слезы и требовала, чтоб он взял ее с собой. И действительно, она здесь, крадется вместе с Петром и остальными, укрываясь от его глаза, воображая, что он не узнает.

Он задрожал при мысли о том, через что ей придется пройти этой ночью.

Главнейшее воспоминание их будет о моем распятии. Неужели именно в этот образ желаешь Ты вложить весть о том, как они тебе дороги? Как мы тебе дороги. Почему бы не ограничиться менее зловещим знамением? Чем тебе звезда не угодила? Вроде той, тридцать лет назад. Тогда все правильно вышло. Так и нужно было сделать. Или же, если звезда — это чересчур, хватит и книги закона.

Ветер стих. Деревья застыли в неподвижности.

В чем смысл Твоего пребывания здесь, если мы познаем Тебя лишь в Твое отсутствие?

Он услышал близкие голоса. Петр. И Мария.

В какой-то момент луна словно моргнула. Он посмотрел второй раз — все так, как должно было быть. Он списал это на слезную влагу. Мгновением позже Петр оказался рядом.

— Они здесь, — проговорил он.

Отрешиться от этого он не мог. В толпе были пьяные. Другие просто галдели. У входа в сад с дороги они остановились. Он прошел мимо Петра и Марии, жестом отмахнувшись от их возражений, и показался толпе. Раздались крики: «Вот он!». И смех.

Явилось человек шестьдесят, почти все мужчины. У них были булавы и мечи. Их сопровождала небольшая группа солдат и несколько жрецов, во главе с Сильваном. Он заметил нервно отиравшегося поблизости Иуду. Этому тоже предстоит вовеки мучиться воспоминаниями о событиях грядущей ночи.

В облике солдат было что-то странное. Он не сразу разобрался, что именно. Броня какая-то не такая. Она словно стала ярче. И выполнена не в той манере, какая ему помнилась по виденному утром. Даже шлемы не те. Впрочем, это все неважно.

Савл стоял позади вместе со жрецами и их служками. Его славные деньки в будущем, а пока он все еще на стороне дикарей.

Толпа под его взглядом притихла и затопталась.

— Здравствуйте, — произнес он. — С чем явились в Кедрон? Кого вы ищете?

Сильван был высок, вид имел утомленный и смущенный. Этот человек не любил неправосудных сцен и жестокости. Он бы предпочел остаться у себя в покоях за свитками. По чертам лица его было похоже, что развлекаться он не умеет вовсе.

— Иисуса Назаретянина ищем мы, — отвечал Сильван. — Мне сказано, что это ты.

Отпираться бессмысленно.

— Действительно, — откликнулся он. — Я тот, кого вы ищете.

Сильван кивнул. Попытался улыбнуться, но это оказалось ему не под силу.

— Возьмите его, — сказал он слугам. — И его друзей тоже.

Иисус выпрямился и взглянул в перепуганные глаза Сильвана.

— Если Меня ищете, оставьте их, пусть идут, — проговорил он. — Они вам не понадобятся.

Фарисей поколебался и сник.

— Разумеется, — ответил он. — Достаточно тебя одного.

Петр и Мария придвинулись к Иисусу и встали по сторонам от него. Сильван жестом велел им отойти. Никто не двинулся с места. Один из слуг вытащил меч. Петр, склонный порою к импульсивным поступкам, выхватил свой. Толпа оживилась. Кто-то взвизгнул, другие весело заулюлюкали. Раздался крик: «Пусть подерутся!». Присутствующие раздвинулись, освобождая место, и Петр первым же, пускай и неуклюжим, ударом отрубил слуге ухо и рассек висок. Слуга вскрикнул, выронив меч.

Иисус сгреб Петра за плечо.

— Вложи меч в ножны, — велел он.

Слуга упал на колени, ощупывая голову, сквозь пальцы его струилась кровь. Иисус оторвал клок от своего хитона, протянул руку к слуге и прижал ткань к ране.

— Возьми, Матфей, — проговорил он. — Не отнимай от раны, пока тебе не помогут.

Слуга уставился на него.

— Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Но солдаты уже взяли Иисуса в кольцо.

— Ступай с нами, — приказали они.

Акцент у них был греческий.

Ему связали руки, заломив их за спину, и повели по дороге, с которой явилась толпа. Пока они шли, толпа разрослась и раздухарилась. Его пытались ударить. Кричали, обзывая язычником и святотатцем.

В конце концов они достигли храма. Последовала небольшая перепалка о том, через какой вход его ввести. Сильван приказал воспользоваться боковым портиком. Некоторое время процессия двигалась по каменным коридорам, пока Иисус наконец не оказался в присутствии первосвященника Анны.

Анна был жилистый и тощий, а вид имел такой, словно все тяготы мира свалились на его плечи. Присутствие нижестоящих, не питавших к нему достаточного уважения, его тоже отягчало. Первосвященник восседал на каком-то подиуме или троне, страдальчески закатывая глаза, когда перед ним проводили смердов. Рядом горели факелы, так что в помещении было немного теплее. Сильван что-то шепнул первосвященнику, тот кивнул и повернулся к пленнику.

— Кто ты таков, — требовательно вопросил Анна, — что приходишь сюда и перечишь воле Господа Всемогущего?

Иисус выпрямился, насколько смог. Его постоянно толкали и наступали на ноги, и со связанными за спиной руками сохранять равновесие в этой позе было нелегко.

— Ведомо тебе, кто Я такой, — ответил он.

— О да. — Анна наставил на него указательный палец. — И чему же учил ты?

Замкнутое пространство подавляло. Тут было надымлено. Он бы предпочел холодный ночной воздух.

— Разумеется, тебе известно, чему Я учил, — сказал он. — Иначе Меня бы сюда не привели.

Один из слуг воздел посох и переместился за спину Иисуса. Иисус полуобернулся, чтобы удар пришелся по плечу, но потерял равновесие. Удар настиг его уже в падении, и он неловко приземлился на каменную ступеньку.

— Так-то отвечаешь ты первосвященнику? — рыкнул ударивший. Слуга замахнулся было снова, но Анна изобразил то, что у него сходило за вежливую улыбку, и жестом показал не бить пленника. Иисуса снова поставили прямо.

— Спрашиваю тебя опять, — промолвил Анна, — в чем цель твоих учений? Почему отрицаешь ты сказанное в Писаниях?

— По какому праву допрашиваешь ты Меня? — проговорил Иисус.

Прилетел второй удар. Он снова упал, вокруг раздался смех. Затем крики и начальственный возглас:

— Хватит.

Сквозь толпу протолкались солдаты во главе с офицером. Слугу первосвященника отпихнули в сторону.

— Больше не бей его, — распорядился офицер.

Анна зыркнул на него.

— Ваша власть заканчивается перед этой дверью.

Офицер поднялся по ступеням.

— Моя власть простирается туда, где чинят насилие над гражданами.

Он показал своим солдатам поднять Иисуса с колен и взять под стражу.

Иисус озадаченно озирался. Римляне помогают ему? Так не должно было случиться.

Его провели сквозь толпу прочь из палаты, потом наружу, из храма.

Луна по-прежнему стояла высоко в небесах. Он поднял на нее глаза.

Что происходит?

Но, впрочем, ничего страшного. Протестовать он не собирался.

Ему развязали руки, но предупредили, чтоб не пытался сбежать. Потом повели по улицам.

— Куда ведете вы Меня? — спросил он.

— Ты иди себе, иди, — откликнулся офицер.

Повернули к римским казармам. Значит, к Пилату.

Прокуратор сделал своей резиденцией дворец Ирода в Кесарии, но на ежегодные праздники обычно приезжал в Иерусалим.

Ночь пробирала холодком. Вокруг было пустынно. Иисус не заметил даже часовых, обычно охранявших казармы.

Его провели внутрь и в другую комнату, велели ожидать, поставили часового за порогом и затворили дверь. Внутри оказалось не слишком неуютно. Пламя быстро изгнало холод, а еще в комнате имелась скамья, на которую можно было присесть и отдохнуть. Ночь и так уже тянулась долго.

Он потирал плечо, нывшее от удара посохом. И ребра, саднившие после падений. Время от времени снаружи слышались шаги.

Он ждал.

В конце концов дверь открылась, и офицер жестом приказал выходить.

— Проксен желает видеть тебя, узник. Веди себя хорошо.

Проксен? Этот титул был Иисусу незнаком.

Его повели по длинному коридору мимо нескольких пустовавших помещений. Повернули за угол, завели в комнату, где Иисуса ожидал высокий темноволосый человек с точеными чертами лица и манерами аристократа. Комната была обставлена скудно, однако согрета пламенем очага. Скудно, а по меркам солдатских казарм почти роскошно. Ожидавший в комнате бросил короткий взгляд на солдат. На Иисуса он вообще не обратил внимания.

Темноволосый сидел в резном деревянном кресле. Стены тоже деревянные, но почти везде прикрыты плотными расшитыми драпировками. В стороне — столик со статуэткой Аполлона.

— Господин Димонид, вот узник, которого велели вы доставить, — проговорил старший конвоир.

— Отлично, лохагос. Благодарю.

Лохагос? Греческое слово для центуриона. У Иисуса затеплилась надежда. Может, получится все-таки выпутаться из всего этого…

Два стражника вошли в комнату и встали по обе стороны от проксена. Центурион закрыл дверь, чтобы не сквозило, и встал прямо за спиной Иисуса.

Димонид был явно раздражен. Час поздний, а у него дела найдутся и поинтересней, чем разбираться со склоками религиозных фанатиков. Иисус знал, что в этот момент Димонида больше занимают три женщины, спускавшиеся по лестнице к его покоям.

Но проксен принадлежал к той категории людей, какую в далеком будущем назовут трудоголиками. Не мог он просто взять и бросить дела, отложив неприятную обязанность до утра. Особенно если эта неприятная обязанность может повлечь за собой визит сердитых фарисеев.

— Местные мне уже поведали, в чем суть твоего дела, — проговорил проксен, по-прежнему глядя в пространство. Иисус понял, что речь об Анне и Каиафе. Тех наверняка обозлило, с какой бесцеремонностью узника отобрали у них. — Утром сюда явятся потребовать кары для тебя. — Он наконец посмотрел на пленника. — Выглядишь безобидным, — заметил он. — Что ты такого натворил, чтобы их выбесить?

Иисус улыбнулся. Димонид ему нравился.

— Я оспорил их религиозные воззрения.

— А, да. Конечно.

— Могу ли я спросить, где Пилат?

— Пилат? — Димонид и центурион переглянулись. — Какой такой Пилат?

— Он здесь главный.

— Правда? Мы не знаем никого с таким именем.

— В самом деле? — Иисуса захлестнула волна счастья. Спасибо, Отец.— Я, наверное, ошибся.

Димонид прижал указательный палец к губам.

— Подозреваю, — сказал он затем, — что в действительности ты покусился на их авторитет.

— Можно и так сказать.

— Да. Я так и говорю. — Димонид обернулся к статуе Аполлона. Бог безмолвствовал. Работа была великолепная. — Всегда неловко иметь дело с людьми, которые воспринимают свою религию слишком серьезно.

— Наверное, — сказал Иисус.

— Насколько я понимаю, ты выступил против них публично и заявил во всеуслышание, что Анна с Каиафой понятия не имеют, о чем говорят.

— Так и есть, — сказал Иисус. — Они заблуждаются.

— Разумеется. Но это не особенно важно. Трудность в том, что ты считаешь себя непогрешимым.

— Без сомнения.

— Но и это не соответствует действительности. Сегодня не время обсуждать теологические тонкости. Мы заинтересованы в сохранении мира на этой земле.

Иисус кивнул.

— Можно спросить вас кое о чем, проксен?

— Да, можно. Если этот вопрос не касается религии.

— Конечно, не касается. Как давно греки в Иерусалиме?

— К чему ты клонишь, узник?

— Как давно властвуете вы над этой землей?

Димонид поколебался. Разве может узник не знать ответа?

— Шестьдесят лет или около того.

— Шестьдесят?

— Приблизительно.

Иисус не сдержал широкой улыбки.

— Акций, — произнес он.

Димонид нахмурился.

— Прости, но о чем ты?

— Антоний победил при Акции, не так ли?

— Разумеется. — Димонид озадаченно глядел на него. — К чему этот разговор?

— И греки не распинают людей.

— Конечно, нет. Мы стараемся никого не казнить.

— Очень хорошо. Это так по-человечески.

Димонид расхохотался.

— Спасибо за одобрение. — Взор его обратился внутрь, легкая насмешка изгладилась. — За четыреста лет мы казнили меньше двадцати человек. Но так вышло, что одним из них оказался Сократ.

— Да, я знаю.

— Это не улучшило нашей репутации.

Несколько секунд продлилось молчание. Иисус слышал голоса в коридоре. Потом все снова стихло, лишь потрескивал огонь.

— Но, — продолжил Димонид, — я не могу позволить смутьяну просто бродить тут и проповедовать. Пожалуй, можно бросить тебя в тюрьму.

Иисус никак не отреагировал.

— Тебе там не понравится. Возможно, предпочтешь изгнание? Нет человека, нет источника проблем. Тут все и без того накалено. — Он подался вперед и упер кулак в подбородок. — Какого ты мнения о копях? В северной Фракии. Там в эту пору приятная погода. Не хочешь? Что же, рассмотрим альтернативы.

Мария ждала его с лампадой. Она бросилась в его объятия.

— Я так напугалась, — проговорила она. — Ты рассказывал, что с тобой должно случиться. Ты так нас всех напугал!

Ее трясло от возбуждения.

— Скажи Мне, — произнес он, — тебя не удивило, что теперь здесь владычествуют греки?

— Я не заметила. А что, это неправильно?

— Но ты помнишь римлян?

— Конечно. А почему ты спрашиваешь? Они что, куда-то пропали?

— Да.

— Ты это серьезно?

— Разве не был Я всегда серьезен?

— Нет. Боже мой, нет.

— Наверное, лучше все так и оставить.

Воздух был прохладный и нес сладкие запахи.

— Он не изменил твоих воспоминаний. Отлично.

Она вцепилась в него так, словно ожидала возвращения разъяренной толпы.

— Ты не пойми меня неправильно, — заговорила она, — я счастлива, что все вышло так, как вышло. Но я не знаю, что и думать. Как получилось, что ты ошибался насчет этой ночи? Ты всегда был прав. Во всем остальном.

Он улыбнулся.

— Полезно иметь друзей в вышних сферах.

Ее прекрасные глаза сверкнули в отблесках света лампады.

— И что теперь будет?

— Меня изгонят.

— Это лучше, чем то, чего мы ждали. Куда же?

— В Александрию.

— В Египет?

— Да. — Она нащупала его руку и заплела пальцы. — Они хотят убрать меня с пути. Чтобы я им ничем не навредил.

— Египет вполне сгодится.

— Мария, им нужен библиотекарь.

— Ты? Тебя — в библиотеку?

— Возможно, мне удастся кое-что написать.

Она сняла колпак с лампады.

— Философские труды? — спросила она.

— И это тоже, быть может.

— И это тоже? А что еще?

— Я бы хотел испытать себя в драматургии.

— Не представляю себе тебя в трагедии.

— Я тоже. Я думал о комедии. Мне нравятся комедии.

Он взял у нее лампаду. Высоко поднял, освещая путь. И подумал: насколько же это лучше креста.

LoadedDice