The mightiest editor

Неправильно было бы думать, что кампания “отмены” Джона В. Кэмпбелла-младшего, приведшая к негласной ликвидации мемориальной премии его имени (после истерики, учиненной в 2019-м Джанет Нг, JCMA не вручается уже три года), — изобретение оголтелых прогрессивистов, оккупировавших фактически весь современный англосферный фэндом. Кэмпбелл бывал своенравен, противоречив и непомерно догматичен как редактор, а после увлечения эзотерикой и дианетикой его еще в 1950-х начали чураться многие будущие классики.

Приведем два мнения Альфреда Бестера, чудесно иллюстрирующие тот факт, что годы и десятилетия сменяют друг друга, а смесь любви и ненависти в отношении к Кэмпбеллу сохраняет почти тот же эвтектический состав.

В эссе Мой роман с научной фантастикой Бестер нежно вспоминал:

Затем явился Кэмпбелл. Он спас фантастику, поднял ее на новый уровень, наделил невиданными доселе смыслом и значимостью. Он стал движителем смелых идей и отчаянных дерзновений. Почему, ну почему не он положил начало НФ? По сей день пытается она стряхнуть с себя отвратительную пальповую репутацию, которой вполне заслуживала в прошлом— но уж точно не сейчас. Мне это напоминает теорию телегонии, давно лопнувшую наподобие мыльного пузыря. Если-де чистопородная кобылка понесла от нечистокровного жеребца и дала жизнь нечистопородным жеребятам, то она якобы уже не сможет принести чистокровный приплод от другого самца, уже чистопородного. Как ни прискорбно, общественное мнение относительно НФ до сих пор заражено телегонией.

Судя по всему, кардинальные перемены в восприятии Бестером фигуры великого редактора произвел эпизод, когда Кэмпбелл при личном знакомстве попытался приобщить его к учению Хаббарда.

Я прочел первый лист с некоторым интересом, второй — пробежал по диагонали, поскольку дианетическое словоблудие стало меня утомлять. Наконец я нашел выход из положения: водить глазами по странице, не вчитываясь в текст, но при этом задерживаться немного на каждом листе, чтобы Кэмпбелл не заподозрил, что я его дурачу. Он следил за мной исподтишка с пристальным вниманием. Проведя за этим занятием приличное время, я аккуратно выровнял гранки и вернул кипу Кэмпбеллу.

— И?— требовательно спросил он. — Получит ли Хаббард Нобелевскую премию мира?

— Трудно сказать. Дианетика— идея оригинальная и вдохновляющая, но я пока что ознакомился с материалами только вскользь. Если бы вы позволили мне забрать их домой и перечитать не спеша…

— Нет,— отрезал Кэмпбелл.— У меня только эта копия. Я намерен перепечатывать ее в каждом следующем номере. Это чрезвычайно важно для всего человечества.

Он передвинул гранки поближе к Тэррент.

— Вы сопротивляетесь,— заметил он.— Это нормальная реакция. Большинство склонны отвергать новую идею, которая грозит переворотом всей системы мировосприятия.

— Возможно,— сказал я, — но я так не думаю. Я гипертиреоидник. Интеллектуальная обезьяна, жадная до всякой информации.

— Нет,— заявил Кэмпбелл тоном профессионального эндокринолога,— вы гипотиреоидник! Но дело тут не в интеллекте, а в эмоциях. Эмоциональная история личности сокрыта от нас. Дианетика же позволяет проследить ее вплоть до чрева матери!

— До чрева матери?!

— Именно. Плод наделен сознанием. Давайте прервемся и сходим на ленч.

Вы же помните, я только что с Мэдисон-авеню и устал от роскошных ланчей. Но мы и не пошли ни в джерсийский эквивалент «Сарди», ни в «21», ни даже в аналог заведения П. Дж. Кларка. Кэмпбелл провел меня вниз по лестнице в тесный подвал, заставленный печатными машинами и заваленный папками. Это была редакционная столовая. Стены были белые, пустые, в них долго отдавался каждый звук. Я взял себе ливерной колбасы без горчицы и кока-колу. Что ел Кэмпбелл, я не помню.

Мы скорчились за маленьким столиком, пока он продолжал проповедовать мне о дианетике и о великом откровении для всего мира, который наконец окажется исцелен от эмоциональных потрясений. Внезапно Кэмпбелл поднялся из-за стола и навис надо мной.

— Вы сможете проследить свои воспоминания вспять до материнской утробы, — значительно произнес он.— Вам это удастся, если вы снимете блок за блоком, очиститесь. Вы вспомните. Попытайтесь это сделать.

— Сейчас?

— Да, сейчас. Думайте. Вернитесь в прошлое. Очистите себя. Вспоминайте! Вы сумеете вспомнить, как мать пыталась избавиться от вас, сделав аборт спицей. Вы никогда не переставали ненавидеть ее за это. Помните?

Вокруг меня слышалось:

— Сэндвич с кетчупом и салатом-латуком, да майонезу побольше. Восемьдесят шесть, вы что, по-английски не понимаете? Следующий! Ржаной хлеб вон там. Кофе с молоком…

А надо мной высился громадный полузащитник оборонительного плана, проповедуя дианетику без лицензии. Мне показалось, что я попал в дурдом. Искушение расхохотаться ему в лицо было столь велико, что меня заколотила дрожь.

“Господи”, беззвучно взмолился я, “избави меня от этого. Не дай мне расхохотаться. Укажи мне путь назад к людям”.

Господь спас меня, указав решение. Я посмотрел Кэмпбеллу в глаза и изрек:

— Вы совершенно правы, мистер Кэмпбелл. Но эмоциональные раны мои слишком тяжки. Я не могу сейчас продолжать.

Кэмпбелл был чрезвычайно доволен собой.

— О да. Я вижу, вы дрожите от боли.

Он снова опустился на стул. Мы доели ленч и вернулись в офис. Там выяснилось, что правки, сделанные Кэмпбеллом в моем рассказе, сводятся к изъятию из него всех фрейдистских терминов как несовместимых с дианетикой. Я согласился, что правки малосущественны, да и потом, напечататься в “Astounding” — большая честь, и за ценой я не постоял бы. Когда Кэмпбелл наконец выпустил меня на свободу, я добрался до ближайшего приличного бара и один за другим опрокинул три двойных «гибсона», не жалея лука.

Так закончилась моя первая и единственная встреча с великим Джоном Кэмпбеллом и уж точно — единственный случай обсуждения с ним редакторских правок. Работая в масс-медиа, я встречал немало странных типов, но ни с кем подобным прежде не сталкивался. Я укрепился в личном мнении, что у многих выдающихся деятелей НФ шарики за ролики заехали. Наверное, они просто не постояли за ценой гениальности.

После таких воспоминаний Бестера отнесение Кэмпбелла к гениальным визионерам от фантастики может показаться шатким, особенно если вы знакомы с ним только по повести Кто идёт?.. — положенной в основу Нечто Карпентера и еще пары экранизаций, включая приквельную. Но, к примеру, Самая могучая машина, написанная в 1935-м, избавит вас от сомнений: действительно, Кэмпбелл повлиял на твердую НФ немногим слабее Азимова, Клемента или Кларка, а на космооперу, олдскульную и новую, — ничуть не меньше ван Вогта, Херберта, Бэйли, Бэнкса и Рейнольдса.

Насколько берусь я судить, именно в этом небольшом романе выполнены первые для НФ построения способов гиперпространственного перехода через червоточины пространства-времени и разгона звездолетов до релятивистских скоростей направленным солнечным излучением. Неясно, был ли Кэмпбелл знаком с работой Эйнштейна и Розена о первом выявленном червоточинном решении уравнений Эйнштейна для метрики Шварцшильда, опубликованной в том же году, или пришёл к такой концепции самостоятельно и независимо от них. А вот термоядерный (здесь — “атомный”) механизм генерации лучистой энергии Солнцем он вынужден был самостоятельно выводить из пионерских идей Артура Эддингтона — и справился в целом неплохо за два-три года до Ханса Бете.

Если что и выглядит откровенно неправдоподобно с технической точки зрения (помимо, разумеется, теплых ламповых систем управления кораблем), так это система отклонения и испарения встречных метеоритов, работающая на… магнитных монополях.

— Не с Земли будут получать энергию? А откуда же? Уж наверняка не с одной из планет, там свои проблемы с энергоснабжением.

— От самой могучей машины!

— Святые угодники! От Солнца! Ты хочешь сказать, что эта штука может черпать колоссальную энергию от Солнца?

Спенсер внезапно побледнел. Он представил себе, как тянется луч от крошечной пылинки в пространстве к Солнцу, цепляется за него и начинает подпитываться энергией миллиономильной электрической печи, где вещество, сталкиваясь друг с другом, разбивается на атомы и ещё более малые частицы, а те переходят в излучение.

— От Солнца, — кивнул Аарн. — Трудно разом такое осмыслить. Черпать энергию из самой могучей машины— да что там, самого грандиозного двигателя во всей Вселенной. Из звезды. Звезда станет твоей энергостанцией. Печка, потребляющая почти четыре миллиона тонн материи за секунду.

— На самом деле довольно просто. Конечно, тебе понадобится резервирование — мощный источник запасного питания машины на время, когда захват энергии от Солнца недоступен. Для такого нужно будет лишь модифицировать это устройство, то, где я уже всё проработал. Мы сможем черпать миллиард миллиардов лошадиных сил постоянного тока с любым желаемым напряжением, вплоть до примерно пятисот миллионов вольт, с которым в любом случае уже никакая изоляция не совладает.

— Итак… безграничная энергия… А я-то думал, это просто новое устройство для передачи энергии. Атомная энергетика! Человеку не по силам… построить энергостанцию таких размеров… как Солнце… генератор весом в два миллиона миллионов миллионов тонн… триста тысяч таких планет, как эта…

Он внезапно рассмеялся.

— Кар, ты хотел узнать, почему физика не даёт тебе обещанного — атомной энергии? Вот ответ физики! Атомная энергия слишком дорога, требует слишком сложного контроля, поэтому физика возьмёт её у Солнца!

Достаточно, кстати, мысленно заменить “атомную энергию” у Кэмпбелла на “термоядерную”, и его диалоги без существенных правок сгодятся в 2022 году к перепечатке для научно-популярных колонок сетевых изданий или дискуссий о борьбе с углеводородной зависимостью Запада от Федеральной Империи.

— Эмм…— протянул Карлайл.— Возможно. Но вы, физики, плохо поработали с атомом. Вы нам уже более века обещаете атомную энергию и превращения элементов, а не разобрались даже толком в причинах химических превращений.

— Я слышал,— сказал Аарн медленно,— что у твоих химиков есть теория, способная это объяснить. Из неё, в частности, следует, что вольфрам в рентгеновской трубке должен источать “бледно-розовую радиацию”, цитирую Моргенталя.

— Ну, это ничем не хуже вашей атомной физики. Вы точно так же напрогнозировали, что углерод должен соединяться только с электроотрицательными элементами. А “бледно-розовое” рентгеновское излучение ничем не лучше отказа в праве на жизнь очень полезным углеводородам. Мы, химики, создали ракетное топливо для земных ракет, а вы, физики, до сих пор не сподобились атомный межпланетный двигатель разработать. А, ну да, у вас там своеобразный скверный компромисс по аккумуляторной части…

Хотя темпы овладения атомной (не термоядерной) энергией или выхода в космос Кэмпбелл занизил, его прогноз первого полета к Марсу в 2036 году (спустя сотню лет после публикации романа) и трудностей будущей колонизации планеты, наоборот, отлично укладывается в таймлайны современных космических программ.

Аарн молча кивнул. Потом снова заговорил:

— Физика сулит ему защиту от ударов любого метеорита весом менее тонны. А даже стофунтовые в потоке редки.

— Но хватит одного такого,— напомнил ему Спенсер,— чтобы обречь меня на почти гарантированное разорение. Мои дед и отец построили этот бизнес. Мой вклад незначителен, ведь папа умер только два года назад, но я бы не хотел, чтобы традиция прервалась. Мой дед построил первую лунную ракету в 1983-м. Папа — первую марсианскую в 2036-м. Твой отец пилотировал первый ракетный корабль, севший на Юпитере. И это моя компания его строила, но, естественно, у старой модели “Спенсер” много конкурентов появилось. Хуже всех — или лучше всех, это смотря как выразиться,— “Дойче Ракете”. Они мне в горло вцепятся, если не выгорит. Но малые корабли отработали успешно, и, что бы там ни каркали про устойчивость поля вокруг более крупных, я доверяю твоим расчётам.

— … Эта штука, эта громоздкая бестия, расходует воду, которая однажды понадобится планете. На Марс посмотри. Там сплошная пыль да сушь. Почти невозможно там достать воду для ракет. Если бы не фотоэлементы, обеспечивающие их энергией напрямую от Солнца и позволяющие извлекать воду из гипса, там бы невозможно было жить. Настанет день, и Земле так же отчаянно потребуется вода, а мы сейчас творим преступление, расходуя тысячи тонн воды и многого другого.

И для земной космонавтики XXI века это, разумеется, отнюдь не комплимент. Так поневоле и поверишь в тормозящих прогресс рептилоидов, то бишь, в терминологии Кэмпбелла, теффхеллани, выходцев с затонувшего земного континента Му. Точнее, из-под Му.