The great amendment
В обзоре соцопросов подданных Федеральной Империи относительно референдума о поправках в конституцию 1 июля, выполненном сотрудниками Московского центра Карнеги, с явным пессимизмом отмечается, что, вопреки надеждам на всенародное недовольство, “еще до всех разговоров о поправках в российском обществе преобладало мнение, что менять Конституцию можно и нужно”, и это отношение продолжает доминировать. Даже весьма экзотическая авторская классификация “благополучных граждан”
не препятствует выводу, что противники поправок деморализованы и неспособны оказать сопротивление мнению большинства. “При этом с самого начала граждане относились к происходящему довольно цинично”, меланхолично констатирует автор, вторя через века и технологические эпохи Пушкину: “… равнодушие ко всему, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к человеческой мысли и достоинству — поистине могут привести в отчаяние”.
Политический обозреватель Виктория Гарсия-Берналь кодифицировала позицию российской либерально-демократической оппозиции следующим образом: “все, что мы сейчас делаем, это только задел на будущее”. Впрочем, пространственно-временной червь, гложущий ёлки у Кремлевской стены, при взгляде из определенной картографической проекции покажется Уроборосом.
Прогностическую ценность тезиса Виктории скрадывает безыскусная стилистика. Мне почти неловко напоминать, что любая из вынесенных на плебисцит поправок, сколь ни малозначительная на первый взгляд по сравнению с “обнулением Путина”, способна отозваться не менее гулким Эхом Москвы, нежели право старосоветских республик на самоопределение и цыганочку с выходом из состава СССР, которое негласно принято было считать рудиментом эпохи экспорта революции и коренизации.
Майк Резник в Килиманджаро, парной к Кириньяге и хуже известной повести из цикла Рассказы об Утопии, поднимает точно идентичную проблему устами историка-масаи Дэвида оле Сайтоти. Увы, представителям российской либерально-демократической оппозиции редко присущ интерес к литературе, создаваемой вне стен нонфикшен-мейстримного гетто. Постараемся же частично заполнить неразрывные пробелы в их познаниях.
Наконец, спустя месяц, совет объявил, что проект конституции готов и вскоре будет вынесен на обсуждение народа.
— Ты не хочешь ознакомиться с конституцией и указать им на ошибки? — спросил я тем вечером Джошуа оле Сайбулла за ужином в небольшом кафе.
— А зачем?— удивился он. — Там все законно.
— А что, если в конституцию закрался старый обычай, согласно которому не должно одной женщине приносить на свет две души? В этом случае, если она рождает близнецов, один из них наверняка демон — а раз нет возможности установить, кто именно, семья имеет право убить обоих.
— Остается надеяться,— ответил Джошуа, — что они не такие идиоты.
—А что, если в конституции найдется не менее идиотское утверждение, о котором они сами этого не знают?— спросил я.
— Дэвид, ты не понимаешь, — сказал Джошуа, наливая себе пива. — Мы не про законы или обычаи говорим. Мы говорим про конституцию, документ высшей юридической силы на Килиманджаро. Если в ней будет сказано, что буйволы заповедников наделяются избирательным правом, а взрослые люди — нет, то так тому и быть, ибо это закон.
LoadedDice
