Status opera

Если вы используете русский язык в качестве рабочего при поисковых запросах к Google, но при этом ленитесь изучать их синтаксис, позволяющий более тонкую сортировку результатов (начиная с кавычек вокруг запроса), то наверняка заметили, как затруднились попытки приобщиться к знаниям человечества о Рихарде Вагнере за последний год с хвостом. Виной тому спецаберрация головного мозга Федерального Императора и его придворного повара — теперь наиболее релевантные, с точки зрения Google, ответы относятся почти исключительно к деятельности ЧВК “Вагнер”.

Остается надеяться, что и небесный покровитель “оркестра” сделался из-за этого хоть чуточку популярней у самых маленьких пользователей Рунета (до 20 и младше) — как это произошло в Мали, где Рихард теперь ассоциируется с русской музыкой.

Где Вагнер, там, конечно, и Годвин, только не Том, хотя уравнения меметической динамики поистине неумолимы: практически любая дискуссия о вторжении Федеральной Империи в Квартал-95 приводит к (некорректным) сравнениям войны со Второй мировой, а персоны Владимира Путина — с Адольфом Гитлером, у которого Вагнер был любимцем. И замыкается снова великий круг заезженных ассоциаций, переизобретаемых зумерами.

Но представьте себе, что вы и есть Рихард Вагнер, только-только закончивший работу над циклом о Кольце нибелунга. Русские поклонники в Байройте, где запланировано первое в истории последовательное исполнение всех четырех опер, вас ничуть не удивляют — визовый режим на Земле далек от нынешнего тюремного. Ни о законе Годвина, ни о претензиях новосибирских верующих к “Таннгейзеру”, ни о предстоящем экспоненциальном ускорении технологического развития человечества, ни об информационной прозрачности военных зверств, провоцируемой этим, вы не подозреваете. Ваши запросы не слишком требовательны, вам достаточно наилучшего — бессмертия в памяти людской. Повлияет ли на ваш замысел предзнание выдачи результатов?

Отвечают Джек Макдевит и Кэтрин Лэнс.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ВАЛЬХАЛЛУ

— О, берегись! — Певица сопрано глядела прямо на него поверх пустых зрительских мест. Её боевой шлем сверкал в сиянии потолочных канделябров. — Избегни проклятья Кольца! — Голос разносился по всему зданию, подхваченный тромбонами, струнными инструментами, фаготами, кларнетами. Дирижёр и двое его ассистентов сидели перед сценой, сверяясь с партитурой.

— Тёмный рок навлечёт оно на тебя!

Где-то на полпути от сцены к дальним рядам у прохода в одиночестве сидел Рихард Вагнер, прикрыв глаза и позволяя музыке увлечь его. Великолепно. Наконец-то его шедевр завершён и вот-вот будет представлен публике. Завтра вечером первая опера вагнеровского цикла очарует весь Байройт. Четыре величественных оперы за пять вечеров: “Золото Рейна”, “Валькирия”, “Зигфрид” и финальные “Сумерки богов”. Поклонники стекались со всей Германии, Италии, Франции и Британии, даже из России. Зал будет забит до отказа. Их зачарует древнее сказание о норвежских богах. Наконец-то они услышат цикл о Кольце таким, каким его задумал и выносил Вагнер. А когда затихнут последние ноты финальной оперы, он скромно пройдёт по залу меж почитателей, принимая поздравления и наслаждаясь бессмертием, которое— это уже ясно —суждено ему в памяти людской.

О да, путь из парижской Оперы, где злобная германофобская публика освистывала, шипела и швырялась овощами на премьере “Таннгейзера” шестнадцать лет назад, был долог. Они с омерзением отвергли его великий труд. Не будь опера так великолепна, не затмевай она неоспоримо все достижения французов, к ней, вероятно, отнеслись бы снисходительней. Но, узрев блистательное видение немца, они почувствовали себя невыносимо униженными.

Ну ладно. Тот день давно миновал. От французов до сих пор толку мало. А вот он сам стал толерантней. Непросто осознавать неадекватность своей культуры…

Близится исторический миг. “Кольцо Нибелунга” веками будет зачаровывать аудиторию. Никогда прежде в мир не являлось произведение сравнимой мощи.

Он смежил веки, наслаждаясь мгновением своего торжества. И вообразил себя в пиршественном зале Вальхаллы— всё кругом пронизывает его музыка, за окнами сияет полная луна. Дюжина очагов разгоняет зимнюю стужу. Повсюду свечи, их дрожащий свет проливается на столешницы и стенные украшения. Их запах был запахом победы. По стенам развешаны боевые трофеи, копья, топоры, мечи, все гораздо крупнее, чем под силу выковать рукам людским. За длинным столом неподалёку Зигфрид начищает меч, а Вотан взирает на шахматную доску. С дальней оконечности зала доносятся песни и смех: боги уже начали праздновать победу, которую одержит — одержал — он завтра вечером.

— Мы там будем,— пообещал Вотан.— В ложах.

Зигфрид время от времени поглядывал в его сторону и кивал в знак одобрения, когда возносились и опадали аккорды. Вы истинный гений, Рихард.

За окном в лунном свете гарцевали две валькирии на летающих конях, в полном боевом облачении. Кони грациозно опустились на галерею. Девушки вошли.

О да, это единственно достойная жизнь. Жизнь, которую приносит великое искусство. Вагнер дал обычным мужчинам и женщинам шанс проникнуться этим ощущением. Его дар, который пребудет в веках. Вечер в обществе богов.

Валькирии были прекрасны, но не красотою обычных женщин. Никакой мягкости. Ни следа уязвимости. Безупречные черты и тигриная грация. Одна из них, более высокая, посмотрела в его сторону. Брунгильда. Она перекинулась словами со спутницей и направилась к нему. Сомнений нет. Её движения легки и уверенны.

— Добро пожаловать, герр Вагнер, — молвила она. — Добро пожаловать в Вальхаллу.

О да. Именно так оно и должно было бы случиться, будь такое возможно. Увы, ближе, чем сейчас, к тому прославленному месту смертный не подступится.

Он счёл, что виденного достаточно. Поднялся из кресла, в последний раз окинул взором оперу, забрал плащ и направился к двери. Швейцар отворил. Он быстрой походкой вышел в летнюю ночь. Расстегнул плащ и опустил воротник, подставив лицо тёплому ветерку. Бог был милостив к нему.

— И вы правы, — произнёс женский голос позади.

Он не заметил ничьего приближения, но когда развернулся, высокая статная блондинка стояла на пороге пекарни.

—Простите?— уточнил он.

— Боги и впрямь не поскупились, герр Вагнер.

Льдисто-голубые глаза мерцали в тени накинутого на голову капюшона. Женщина была облачена в длинный красный театральный плащ и носила чёрные шёлковые перчатки до локтей. Если бы представление состоялось на самом деле, легко было бы предположить, что она недавно покинула оперу.

— Вы кто такая? — требовательно вопросил он.

— Вы меня правда не узнаёте?

— Нет. А должен?

— Наверное, нет.

Она довольно отчётливо напоминала Амалию Матерну, исполнительницу партии Брунгильды. Но была выше ростом. И, несмотря на тонкое сложение, держалась ещё величественней.

Вагнер оглядывался, надеясь, что на пустынных улицах появится экипаж. Ничто не двигалось. Он всё ещё слышал приглушённые стенами оперы отголоски распева певцов и оркестра.

— Я ваша подруга, герр Вагнер. Вероятно, самая верная за всю вашу жизнь.

Вагнеру многие завидовали. И с удовольствием подстроили бы ловушку, желая унизить.

— Пожалуйста, выйдите из тени, — проговорил он. —Я хочу взглянуть на вас.

Женщина выдвинулась под свет газового фонаря на углу. Она оказалась моложе, чем на первый взгляд, и он был уверен, что не знает её, но вместе с тем ощущал в её облике нечто удивительно знакомое. Он приписал это сходству с Амалией.

— Вы были внутри?— спросил он.

— Да. — Пронизывающий взгляд голубых глаз.

— Я не видел вас.

— Я была на заднем плане.

— Вы рано ушли.

— Я хотела поговорить с вами. — Она оправила свой плащ. — Вы гений музыки, герр Вагнер. Очень жаль, что ваши труды неправильно трактуются. И так будет впредь.

Он отстранился было, но последняя реплика заставила его остановиться. Или что-то в том, как она вела себя. Или в этих глазах. Нечто.

— Что вы имеете в виду под неправильной трактовкой? Гению всегда отдают должное— рано или поздно.

— Их… считают… воплощением националистических идей.

— Националистических,— повторил он, пытаясь сдержаться.

— Быть может, вы чрезмерно гениальны. Ваша музыка оказывает непредвиденное воздействие.

— Моя музыка призвана возвышать и преображать. — Он пытался скрыть раздражение. Не стоит провоцировать валькирию. (Что за…) — Мою музыку надлежит слушать душой, а не одними ушами.

— Боюсь, герр Вагнер, что вы добьётесь даже слишком убедительного результата. Если не остановитесь немедленно.

— Остановить меня? И кем я должен, по-вашему, стать? Плотником?

— Если понадобится, да. Кем бы ни пожелали вы стать, а от намерения положить начало немецкому музыкальному искусству новой эры вы обязаны отказаться.

Наконец гнев сделался непереносимым.

— Возмутительное требование,— произнёс он. Господи, куда запропастились все извозчики? Ладно, не беда, он прогуляется пешком.— Мадам, если вы не возражаете… Мне пора.

— Ещё нет. — Это не было просьбой.— Позвольте мне показать вам, на чём основано мое требование отказаться от ваших амбиций. Почему вы обязаны зарыть Кольцо в землю. Воспретить дальнейшие исполнения своей музыки после сегодняшней репетиции. Навсегда. Любой ценой убить её. Пусть никто никогда больше не исполнит ни одной вашей ноты.

— Господи помилуй, но почему вы требуете от меня подобного?

Она провела его через дверь пекарни, а потом через другую дверь, ведущую в глубь здания. Он ожидал оказаться на кухне, а появился— невесть как— в лесу. Самозабвенно стрекотали ночные насекомые, меж ветвями древесных крон скользила полная луна. Три старухи в чёрных мантиях грелись у костра. Они передавали друг другу длинную верёвку и под его взглядом сплетали всё новые узлы. Вдалеке звучала слабая музыка. Его музыка, та самая, которую предстояло впервые услышать публике на следующей неделе.

Явилась четвёртая женщина, с лицом бледным и призрачным в мерцании костра. По виду очень старая. Вагнер наблюдал, как она, воздев руки к луне, поворачивается в его сторону.

— Рихард, — молвила она, — избегни проклятья Кольца.

Его пробил озноб.

— Герр Вагнер, вы узнаёте её?

— Это Эрда. Богиня земли. А остальные — её дочери.

— Именно так.

— Норны. Предсказательницы будущего.

— Верно.

— Хм. Тогда как получилось, что мы снова в театре?

— Нет. Мы там, где, как вам кажется, мы находимся.

— Но это же мифические фигуры.

Она усмехнулась.

— Разве я не мифическая фигура?

Гнев понемногу рассеивался. У него задрожали руки и всё тело.

— Кто ты такая?

— Я думаю, вы знаете.

Он прислушивался к шелесту ветра в деревьях. Он ждал, пока снова сможет заговорить без дрожи в голосе.

— А норны? Какое им до меня дело?

— Им ведомо, какое воздействие окажут ваши оперы о Кольце. И ведомо также, что никаких последствий, кроме катастрофы, это не возымеет.

— Ерунда!

— Разве? Спросите у норн, герр Вагнер. Мне известно, что они прочли в вашем будущем, и полагаю, что вам тоже следует об этом узнать.

Одна из норн воздела пряжу.

—Вот каким станет будущее, которому поможешь ты явиться на свет.

Она отступила в сторону, и Вагнер уставился мимо неё на поляну. Поляна под его взглядом расширилась, стала полем, и он уловил движение. Сотни серолицых, скверно одетых людей брели в шеренге, которой не было начала и конца. Выглядели они ходячими скелетами. Кожа вся в пятнах, кажется, кости проступают наружу. Глаза чёрные, тела немытые и вонючие. И с ними тащились дети. Крики и стоны уносил ветер.

Они брели рядом с оградой, увенчанной острыми, опасными на вид пиками. Солдаты в стальных шлемах конвоировали несчастных, время от времени тыча штыками, а потом снова, вынуждая подняться, если от удара те спотыкались и падали. Солдаты смеялись.

Приказы отдавались на немецком. Ругались на немецком. Смех был немецкий.

— Невозможно, — произнёс Вагнер.

— Что именно?

— Никогда мы себя так не поведём. Мы цивилизованный народ.

— Можно показать, что ни один народ не является безусловно цивилизованным.

Впереди, туда, куда брела шеренга, появились оранжевые огни.

— Непостижимо. Почему эти люди здесь?

— Их объявили преступниками.

— Преступниками. — Пока он силился это понять, в ночном воздухе раскатились величественные открывающие аккорды музыки, сопровождавшей погребение Зигфрида в “Сумерках богов”. Невероятно. — Это же моя музыка.

— Да.

— Но…

— Они используют её, пытаясь придать смысл происходящему.

Она испытующе рассматривала бредущих мимо людей.

— Ты сказала, они преступники. А какое преступление они совершили?

— Они евреи.

— И что?

— Они евреи, герр Вагнер.

Воздух давил. Погребальная песнь, величественная, прекрасная, льнущая к звёздам, разносилась кругом. Прощание с величайшими германскими героями.

— Что это за огни? Там, впереди, где оркестр?

— Печи, герр Вагнер. Добро пожаловать в новый мир.

— Повтори ещё раз, почему это происходит.

Они снова стояли на улице перед пекарней. У Вагнера щёки были мокрые, и он всё ещё дрожал мелкой дрожью.

— Это ещё не происходит. Но произойдёт.

— Когда?

— Спустя немногим более полувека.

— И ты хочешь сказать, что виной тому моя музыка?

— Она взывает к племенным чувствам, которые всегда несли угрозу. В мире будущего, где вашу музыку сможет услышать каждый, они станут ещё опасней. Мир этот располагает непредставимыми сейчас средствами связи.

— И этих людей убивают, потому что?..

— Потому что они не из того племени.

— Ты хочешь сказать, что если я прекращу работу, если уничтожу то, чего уже добился, тот марш, который мы наблюдали сегодня ночью, не случится?

— О нет, герр Вагнер. Он случится. Слишком много ненависти и глупости засело глубоко в людской натуре, чтобы его отменить. Я предлагаю вам шанс спасти своё имя от грязи. Шанс избежать втягивания во всё это в роли пособника.

— Пособника? Как же могу я оказаться пособником? Когда это случится, я уже давно буду мёртв.

— И однако, вы окажетесь к этому причастны. Ваш гений поспособствует.

Наконец появился экипаж. Свободный. Но Вагнер не сделал попытки его остановить.

— Если для вас это так много значит, почему бы вам самим не вмешаться? Выйдите на сцену. Придушите в зародыше. Вы ведь, несомненно, можете.

Глаза её закрылись. Он снова смог дышать.

— К несчастью, — тихо проговорила девушка,— мы не можем остановить течение истории. Мы могли бы умертвить безумца, чьи деяния привели к этому. Но на его месте появится другой безумец. Проблема в подходе к решению проблемы. И этому подходу, герр Вагнер, вы в данный момент помогаете оформиться.

Мгновение он безмолвствовал, размышляя об услышанном. Безумие какое-то. Он не мог поверить в это замкнутое кольцо.

— Нет, — произнёс он наконец. — Я в это не верю.

— Трудность не в том, что время от времени появляется убийца-диктатор, — продолжала она.— Трудность никогда не в этом. Проблему представляет помощь, которую ему рады оказать единомышленники и жертвы страха. Цивилизация рухнет не из-за деяний одного человека и его банды, а потому, что обычные люди обратятся против своих соседей. И потому, что гении сотворят шедевры, взывающие к воинской доблести. Пособников будет много.

Он так никогда и не понял, случилось ли это на самом деле. Поэтому, даже взвешивая некоторое время дальнейшие возможности, прикидывая, не разрушить ли свою карьеру, не отказаться ли от всего, что было ему дорого в жизни, он чувствовал, что не сможет так поступить. Дело не в деньгах. И даже не в том, что его имя затеряется в истории, а Рихард Вагнер— в многомиллионной толпе людей, проходящих по жизни не замеченными никем, кроме немногочисленных близких, и никак на неё в конечном счете не влияющих.

Нет.

В конце недели, когда он сидел и смотрел на Брунгильду в “Сумерках богов”, его моментально увлекла мощь исполнения, и он постиг, что просто бессилен лишить мир столь величественного творения. Он должен принести его будущему, утвердить там. Чего бы это ни стоило.

А стоило ему лишь окинуть взглядом зачарованную аудиторию, как он укрепился в мысли, что поступает правильно.

Когда премьера закончилась, он не задержался в оперном театре допоздна, как то было у него в обычае, если его работа исполнялась впервые. Вместо этого он быстро покинул зал, жестом подозвал экипаж и назвал адрес. Отъезжая от театра, он заметил, что женщина в красном плаще смотрит ему вслед.

Он едва не попросил кучера остановиться.