Pursuit of twentiness

Джо Холдеман, Старомодный двадцатый век (Old Twentieth, 2005)

— Мистер, нельзя ли вас на минутку? — Пожилой служащий был чем-то удивлен.

— Да? — Джо встал и пересек «зал ожидания».

— Эти пять центов… На них дата: 1940, — он смотрел на Джо, не мигая.

Ворча, Джо вытащил оставшиеся у него монеты и начал сортировать их. Нашел наконец пятицентовик 1938 года и бросил его на стол.

— Иногда попадаются фальшивые деньги, — в спину ему сказал служащий.

Филип Дик, Убик

Камуфляж, последняя к данному моменту премированная крупная работа Холдемана, волею судеб удачно втиснулась в тот темпоральный слот, когда дикая охота на Грустных Щенков и Великое наступление феминисток на SFWA еще не привели к полной деградации, деморализации и дискредитации американских жанровых наград, но скрещенье рук, ног, полов и времен уже пользовалось спросом. Там истории двух бессмертных чужаков в земных шкурах прослежены беглыми зарисовками сквозь эоны вплоть до 2019-го, и по дороге к Первому Контакту с собственным прошлым одному из них не раз придется менять и редактировать гендерные признаки и сексуальные предпочтения.

Старомодный двадцатый век выстроен по схожей схеме, вызывающей в памяти Облачный атлас, Свет, Пустоту и Форреста Гампа, но атрибуты киберпанка тут сильно преобладают над исторической и детективной компонентами, а колода почтовых открыток (или карт Таро — случайно ли корабельную докторшу зовут Дворкин?) ограничена веком двадцатым и сценарными предпочтениями одного персонажа: Джейка Брюэра, не слишком достоверного рассказчика, старшего инженера виртуальной техподдержки предкового симулятора на корабле поколений Аспера.

А для близких и коллег — главного пушера подпольной лавки грез в тысячелетнюю эру сухого закона.

Новый топливный бак болтался за пару километров от нас. Сварщики остались в челноке, пока “Мек” плыл к нему через космос на скорости человека, идущего быстрым шагом. Направляющие двигатели работали так мягко, что ни приближение, ни поворот, ни вращение совершенно не ощущались, но спустя двадцать минут в поле обзора вплыла слабо освещенная дуга— тыльная часть бака — и остановилась. Два коллимирующих лазера залили все вокруг рубиновым сиянием, огромные структуры сблизились на расстояние считанных дюймов и соединились, издав негромкий “бум”.

Звук этот напомнил далекий раскат грома, и я внезапно затосковал по земной погоде. Увидим ли мы снова бурю, пройдемся ли под весенним дождем, почувствуем ли, как легче перышек падают снежинки?

Только в моей машине, во всяком случае, на протяжении ближайшей тысячи лет.

Пускай Брюэр сам себе не может толком объяснить, отчего он так зациклился на Вьетнамской войне и творчестве Хемингуэя, но мы-то понимаем.

И после ужасной Заказной работы придираться к этим вечным мотивам гитарного перебора Холдемана совсем неохота: там их нет, зато нет и всякого подобия связного сюжета. Да и воспринимается Старомодный двадцатый, несмотря на сравнительную стилистическую безыскусность, гармоничнее Света, впечатление от которого, как и в Заказной работе, явственно смазывает приметанная со стороны фальшборта линия маньяка-убийцы.

Лишь в нескольких эпизодах из детства Джейка Холдеман меняет фокусировку, переключаясь в режим всезнающего наблюдателя — и при каждом таком сдвиге ракурса из-за кулис несется тошнотворно-сладковатая вонь паленой человечины и погромыхивают наваронские пушки шутера от третьего лица.

Но не в них Аспера в одном месте на миг становится Адастрой, а в виртуальной реальности, и такая обмолвка в устах служебного персонажа заставит поёжиться если не Джейка, то тех клиентов его трансцендентальной машины, кто еще строит планы ландшафтного дизайна в садах под светом Беты Южной Гидры: бессмертие экипажа —восьмисот из всего двух сотен миллионов выживших после самой опустошительной войны в истории Земли — не равнозначно бесконечной способности к регенерации. Колонистов может, например, хватить кондрашка от предельного ужаса. Да и самый простой способ проверки, испытание огнем, еще долго будет преследовать в кошмарах поколение, которое в погоне за счастьем достигло цели процесса иммортализации Беккера-Чендрека, но обнаружило, что удел их после этой цели — слоняться по тротуарам опустевших городов с тележками из супермаркетов и подливать бензина в погребальные костры. В дальнейшем население Земли решили строго ограничить миллиардом, памятуя, что убивать надо микробов, а не себя, ведь процесс Беккера-Чендрека эффективен и безвреден при использовании строго по инструкции.

Проект отправки корабля к Бете обошелся дороже суммарного годового ВВП Земли и всех колоний Солнечной системы, но экономические соображения разработчиков мало беспокоили: чтобы оплатить пилюлю бессмертия, им в прошлых жизнях пришлось немало впахивать на нелюбимой ниве биржевой аналитики или бизнес-консалтинга, пора и дать волю детским грезам о стране вечных карантиникул.

Мир 2047 года, когда началась Война, теперь кажется далеким и привлекательно старомодным, но в действительности его слагали сложнейшие переплетенные системы, а после Войны девяносто семь процентов народа, обеспечивавшего их деятельность, полегло. Три оставшихся процента состояли по большей части из мировых лидеров, особенно финансовых; из тех, кто занимался повседневным администрированием и техподдержкой, уцелело куда меньше, а те, кто чинил двигатели, подстригал газоны или разносил заказы в ресторанах, не выжили вовсе. Более-менее невидимая смазка в механизме повседневной жизни. Без них мир остановился.

Тем паче возвращение со звезд планируют осуществить те же восемьсот древлерожденных мужей, что, следуя воле державной, к ним отчалили.

Люди понимали, что часики тикают. Копошась, подобно червям, в трупе старого мира, они могли рассчитывать еще на несколько лет жизни, но не более того. Засучив рукава, они взялись за работу.

Бессмертие послужило в том существенным подспорьем. Они строили новый мир не для своих детей и не для реализации абстрактных идей о социальном благоденствии. Они расчищали гниющие завалы, чтобы в дальнейшем веками и тысячелетиями жить в комфорте.

Почти все технические трудности тысячелетнего полета бессмертная команда Асперы решила, кроме двух.

Барьер скорости света остается непреодолимым, но это затрудняет лишь консультации с Землей. Вторая проблема серьезней — неминуемая скука. К примеру, за три года было израсходовано десять процентов запасов красок для масляной живописи, а потом выяснилось, что холстов и настоящей черной угольной при отлете с орбиты Земли забыли дозаказать.

Придется решать, чьи картины менее ценны, и писать поверх, а потом так же поступать с историями о призраках в бортовой машине времени.

Иначе в один неотличимый от прочих день под темными небесами окажется, что единственный шанс Асперы довести миссию до конца — стать кораблем поколений в том смысле, какой вкладывала в этот термин фантастика Старомодного Двадцатого, пока негритята, сбежавшие с африканской фермы Майка Резника, не заплутали в лабиринтах смерти автора их сценария.

LoadedDice