Lookback table
Роман Эдварда Беллами Взгляд назад (Looking Backward: 2000–1887), считается классикой социалистической утопии, породил множество “дискуссионных клубов” — и даже, говоря современными терминами, косплейных симуляторов — в США и Великобритании, расходился огромными (особенно по нынешним меркам) тиражами на рубеже XIX-XX веков и, в частности, издавался на русском в нескольких переводах еще до падения империи Романовых. Идея с погружением в вековой сон и пробуждением в будущем была вскоре подхвачена Уэллсом, которому обычно по ошибке приписывается, в Когда спящий проснется — и сделалась с тех пор одним из базовых инструментов путешествия в будущее из стандартного набора тех писателей, которые по каким-то причинам не хотят связываться с “выделенными линиями” машин времени.
А вот строители советской социалистической утопии были о Беллами невысокого мнения: та же Крупская писала в 1931-м, что после первого прочтения мир белламитского 2000 года показался ей гораздо скучнее жизни на Шлиссельбургском тракте Петербурга, где ежедневно “просыпались к сознательной жизни и борьбе тысячи пролетариев… где всё дышало борьбой”. Неудивительно, что перерыв между русскими изданиями Взгляда назад составил, по забавному совпадению, сто лет (1918–2018).
Остается пожалеть, что нового перевода сделать по такому случаю не удосужились. Не помешали бы и комментарии, которые так любят вымарывать из переводов высокопрофессиональные редакторы: Беллами принадлежит первое в фантастике предвидение банкоматов и супермаркетов шаговой доступности, обильных ныне на проспекте Обуховской обороны Санкт-Петербурга, бывшем Шлиссельбургском тракте.
Вряд ли вы удивитесь, узнав, что и у Беллами имелись свои эволюционные предшественники, среди них — небольшой незаконченный анонимный роман Великий романс (The Great Romance), изданный в Новой Зеландии в 1881 г. Протагонист, ученый и предприниматель Джон Р. Хоуп, принимает анабиозное зелье в 1950-м, просыпается в 2143-м и обнаруживает, что былые его друзья и возлюбленная перешли на иной план существования, а у их потомков развились поразительные способности к телепатии, устранившие из жизни преступность. Это, однако, имело и не слишком приятные побочные эффекты для развития общества, по сути идентичные расколу земной культуры на Старообрядцев и Аномалов в Наших друзьях с Фроликс-8 Филипа Дика.
Влиянию Великого романса на Взгляд назад посвящена специальная работа первого публикатора современной сводной версии книги Доменика Алессио, а для историков фантастики и любителей альтернативной, прежде всего стимпанковской, космологии может представлять интерес рецензия в номере Otago Daily Times за 18 февраля 1882 года, где цитируется обширный отрывок из Великого романса, сопровождаемый не слишком лестными для самой книги, но пророческими для жанра заключениями. Кстати, эта новозеландская газета продолжает выходить в Данедине по сей день и считается старейшим непрерывно публикуемым периодическим изданием страны.
Сейчас, когда известно, что 96% Вселенной приходится на вещество и энергию, отличные от барионной материи и лучистой энергии, полеты Великого романса через одно из Магеллановых Облаков воспринимаются с улыбкой. Но разве они сильно архаичней, чем звездолеты Золотого века пальпа, с грохотом вываливающиеся из гипердрайва в нормальное пространство, или конные (точнее, орбаковые) скачки слуг Дарта Мауса по палубе имперского звездного разрушителя? Вдобавок сцена контакта исследователей с веществом Облака скорее напоминает не прохождение через обычную газопылевую вуаль, о которых у астрономов той эпохи уже имелось отчетливое представление, но вполне уместный и для современнной космооперы контакт с агрессивной (а возможно, разумной) формой экзотической материи. Например, газом заряженных струн в окрестностях черной дыры, возбужденных флуктуациями аксионного поля в компактифицированном измерении и какой-нибудь ударной волной Айхельбурга-Зексля.
Кстати, Всемирный день темной материи (Dark Matter Day) отмечается, по предложению коллективов ЦЕРНа и Фермилаба, в Хэллоуин, 31 октября.
Шел тридцатый день странствия. Пока что все развивалось ожидаемо, механизмы работали чудесно. И даже температура не менялась иначе, как по нашему желанию; запасов воздуха достало бы на целую новую страну, а скорость, как явствовало из наблюдений, ничуть не умалилась со второго дня, когда мы покинули Землю, полностью освободившись от ее притяжения. Мы не встречали метеоров, ни один аэролит не пересекал нашей дороги; наши оборонительные и наступательные орудия пребывали в том же состоянии, что и в час разлуки с последними из друзей, а боезапасы были еще нетронуты. Но в тот день, выглянув из нашей сторожевой башни, я увидел прямо по курсу сгущение мрака, подобное полосе тумана над морем; это и было Магелланово Облако, и по мере приближения оно растягивалось в стороны, насколько хватало глаз. Мы направили вперед мощнейший луч нашей электрической лампы: свет, казалось, останавливался, коснувшись его, но, как было известно по многочисленным опытам, оно, Магелланово Облако, состоит не из вещества, во всяком случае, не из вещества с притягивающей силой, и, спохватись мы раньше, могли бы избежать контакта с этим огромным дьяволом, как называл его Мокстон. Впоследствии мы выяснили, что все, соприкасающееся с этою язвой вселенной, распадается и гибнет, и гибель вещества здесь означает гибель всего живого. Эта непостижимая стихия растворяла все на свете, буквально все, но не до составляющих атомов, а до пустоты, обращая в полное небытие. О да, мы могли бы увернуться, но прежде, чем собрались бы с мыслями так поступить, грандиозная скорость благородного нашего челна унесла нас прямо в ее недра, и ни единого луча света не проникало сквозь них; давящий ужас облек нас и перекинулся от души к душе, когда оказались мы вовлечены в самую гущу этой среды.
Мокстон первым пришел в себя. Он быстро взялся за инструмент, предназначенный для замеров качества забортного воздуха: его можно было выдвинуть, подобно телескопу, открыть, отобрать небольшую пробу атмосферы и возвратить на место. Так и поступил Мокстон, после чего, отсоединив, ввел в небольшую стеклянную камеру и откинул заслонку. Каковы же были наши удивление и ужас, когда в приемнике появился маленький черный клочок. Тогда-то Мокстон и назвал его по имени: “Это часть той давней твари”, сказал он, “дьявола”. Но глаза его были, в отличие от наших, устремлены не на любопытное черное облачко, а на корпус инструмента, посредством которого оно оказалось уловлено. Настойчивость его привлекла туда и наши взгляды: хотя инструмент подвергался воздействию инфернальной мглы не долее нескольких секунд, он почернел, внешняя поверхность его огрубела и поматовела. Мы опустили внутрь часть нашей сигнальной установки, которая тоже была сделана из отполированной стали: адская атмосфера осквернила и ее. Мы немедленно прониклись пониманием ужасной опасности, грозящей нам, ибо вся обшивка нашего прекрасного судна, очевидно, претерпевала аналогичную деградацию…
Быстрей любого обмена словами пронеслась между нами мысль о варианте дальнейших действий, единственном, на что могли мы надеяться. И Мокстон открыл ящик, заключавший струнные механизмы нашей защиты.
“Держитесь”, сказал он и положил руки на струны защитных органов; хотя мы знали, какого эффекта ожидать, отдача в разреженной атмосфере швырнула нас вперед с нежданной яростью, а поручни оказались вне пределов досягаемости, и мы с Уэйром пролетели чуть ли не всю каюту. Но постоянная ободряющая отдача электрического разряда ускорила “Покорителя звезд” втрое, и хотя судно весило приблизительно сотню тонн, остановить его было уже нечему. Десять минут раздавались утробные раскаты и клубился дым, пока длилась схватка в средоточии ужаса, затем Мокстон снова коснулся ручек, и этот спасительный глас смолк. Мы набрали, вероятно, ужасающий темп, но устрашающая тьма все еще окутывала нас: минуты растягивались в часы, а ведь, как мы понимали, движение происходило на скорости гораздо выше, чем у ружейной пули…
… Поворотом ближайшей ручки он послал электрический разряд в наружную сигнальную лампу, и когда за полураспавшимися, огрубевшими стеклами окон показалось, как ни слабое и размытое, ответное свечение, мы поняли, что прорвались наконец через сей тягостный мрак, ибо, когда мы влетали в него, Уэйр испытал тот же способ с тою же лампой, но ни одно из этих радостных колебаний не возвратилось, все они были поглощены врагом природы и жизни.
Мы установили новое стекло, откинули колпак и увидели воочию ужас, только что оставленный позади — черную полосу, подобную туману над морем, тянущуюся в стороны, насколько хватало взгляда, заполняющую собою пурпурные небеса от зенита до надира по высоте и ширине.
Рецензент отмечает, что бессмысленно рассуждать о вероятности успеха плана, полностью воздвигнутого на невероятностях — автор не имеет никакого понятия о Магеллановых Облаках или условиях за пределами земной атмосферы. В отличие от Грядущей расы Бульвер-Литтона, Великий романс лишен философской подоплеки, которая могла бы, по мнению критика, хоть как-то поддержать собой хлипкий каркас модных научных и квазинаучных концепций (электричество, летающие машины, телепатическое общение), бездумно используемых с чисто развлекательной целью (кто сказал “Марвел”?).
Впрочем, в ожидании продолжения двух томов, по объему составляющих скорей пару брошюр, рецензент не стремится чрезмерно придираться к Великому романсу, и как абсурден бы ни казался процитированный фрагмент, авторская фантазия, на его взгляд, вызывает уважение и достойна лучшего применения. Того же ожидает он и от дальнейших работ в этом направлении.
Никаких следов продолжения пока не найдено, но это не помешало НФ за следующие сто лет постепенно утратить статус развлекательного чтива для самых маленьких и превратиться в уникальный инструмент исследования человеческой психологии технотронной эры, а иногда — конструирования той самой реальности, которой эта психология в конечном счете подчинена.
Что же до исходного издания Великого романса 1881 г., то это одна из самых редких печатных книг в мире: каждый из томиков сохранился в единственном экземпляре.
LoadedDice
