Home is the soldier

Роман Кристофера Приста Опрокинутый мир, впервые опубликованный на русском еще в 1983 году (впрочем, с сокращениями) и после этого долго не переиздававшийся, часто — и заслуженно — приводят в пример как одно из величайших достижений Новой Волны британской фантастики. Да, идея Опрокинутого мира и впрямь настолько головоломна для казуального читателя, что даже псевдосферу — геометрическую фигуру, по образцу которой сконструирован мир Города и его солнце,— регулярно путают с гиперболоидом, даром что прояснение этой ошибки не требует познаний, выходящих за пределы университетской программы по математике для первого курса. (Хотел бы надеяться, что те, кому в университете математику не преподавали, читать Опрокинутый мир не станут вовсе, но, увы, после пары успешных голливудских экранизаций Приста это маловероятно.)

Но шедевр ли это? Отнюдь. Стилистически Прист намного мастеровитее Грега Игана, чьи Дихронавты соблазнительно рассмотреть как своеобразный “мягкий римейк” Опрокинутого мира (и вот мир Дихронавтов действительно гиперболоидный, что читателю поспешат заспойлерить уже на обложке), однако в этой ранней работе сюжетные швы толком так и не зарубцевались. И даже ребенком, читая Опрокинутый мир впервые, я аж поперхнулся натянутым объяснением странностей Города и мира вокруг, которое Лиз предлагает Гельварду Манну.

Разумеется, площадь каждого из раструбов псевдосферы совпадает с площадью шара. Разумеется, воздействие полей искажения реальности на мозг подопытной группы может оказаться настолько сильным, что остаточные эффекты будут длиться и после отключения генератора: компании Apple смерть Стива Джобса пока совсем не мешает набивать копилки чеканной монетой.

Вот только по мере удаления от Города влияние генератора на ум гильдиера все-таки должно умаляться, а телесные искажения крестьянок, рвущаяся на них одежда и ускоренное старение отца — эпизоды, безусловно, великолепные в своем мрачном сюрреализме, но настолько чуждые авторскому же решению задачи, насколько, скажем, название Хуананьского рынка морепродуктов в Ухане — реальному источнику поразившего Китай коронавируса. Или “гиперболический” дизайн Xiaomi CC9 Pro — изменившему ход технологической истории однокнопочному пухляшу кисти Джобса. По какому бы времени это изменение ни случилось.

А вот рассказ Дэвида Массона Отдохновение путника (Traveller’s Rest), дебютная работа этого малоизвестного британского автора, опубликованная в 1965-м, то есть почти за десятилетие до Опрокинутого мира, классификации в (забытые) шедевры вполне заслуживает. Поскольку, предвосхищая все лучшие черты Опрокинутого мира Приста и Бесконечной войны Джо Холдемана, Отдохновение путника избавлено от их недостатков. Вероятно, появись этот рассказ спустя лет тридцать и, скажем, за подписью Теда Чана, другого великого конструктора “преломляющих воображение” вселенных, он бы удостоился пары престижных жанровых премий; а если вспомнить, что Массон почти всю жизнь работал университетским библиотекарем, то сразу замечаешь, что Отдохновение путника, оставленное без подписи, и знатоков Борхеса могло бы запутать на “свидании вслепую”.

Однако творчество Массона признания даже у современников почти не получило, и после 1968 года, когда Новая Волна ненадолго выбросила к маякам критики его первый и единственный сборник, Массон написал лишь три рассказа. Впрочем, как показывает биография Баррингтона Бэйли, высокая продуктивность в ту пору тоже не была гарантией рыночного успеха “странной фантастики”, пускай и премии присуждались не только по гендерно-тусовочному признаку.

Ни один сценарист, способный предложить сравнимую с Отдохновением путника по оригинальности реализацию войны за Северную Стену для Игры престолов, до Голливуда и высокооплачиваемых заказов хоть пешком, хоть вплавь через Атлантику просто не добрался бы: таковы уж современные эффекты торможения креативности в высших сферах медиабизнеса.

Отдохновение путника

Апокалиптический сектор. Из-за красно-черного занавеса переднего визибарьера, который так близко от Фронта опускался всего в двадцати метрах к северу, метеорным дождем изливались разнообразные ужасы: осколочные снаряды и объемные бомбы, химическая взрывчатка, град снарядов всех размеров и начальных скоростей, фонтаны нервно-паралитических газов и таламических наркотиков. Импактные устройства разрывались на оголенных каменистых склонах или на бетоне передовых дозорных пунктов, ежеминутно что-нибудь разлеталось на осколки или кому-нибудь выпускало кишки. Уцелевшие опорные пункты вели столь же интенсивный, почти вертикальный огонь ракетами и осколочными снарядами. Там и сям виднелись «спринтеры», фигуры в защитных механических экзоскелетах-«пешеходах», метавшиеся по склонам, подобно очумевшим муравьям, чей муравейник атаковали из огнемета. Некоторые визуально различимые траектории подлетающих снарядов змеились в индиговом сумраке близ тыльного визибарьера, метрах в пятидесяти на юг — приблизительно в сорока метрах ниже позиции наблюдателя он утыкался в резко обрывавшийся скальный уступ. Казалось, что над всей этой сценой раскинута исполинская радуга с прямыми углами. К востоку и западу, насколько хватало глаз — миль на сорок в условиях чистого горного воздуха, несмотря на повсеместно летавший после взрывов мусор (на западе видимость из-за отрога была хуже), — во всем коридоре видимости сталкивались и разрывались боеприпасы противоборствующих сторон. Титанические каньонообразные черные стены визибарьеров, тянущиеся на колоссальную высоту к бледной полоске горизонтного сияния, напирали с двух сторон на визуальный пандемониум. Коридор слышимости, однако, был гораздо шире зрительного; левое ухо, даже прикрытое шлемом, воспринимало многоголосый визгливый шум.

— Скорее всего, траектории выбирает компьютер, — прозвучало в левом ухе из трансивера Г. Говорящий не счел нужным представиться, но Г. узнал Б., своего напарника, которого в любом случае мог видеть на расстоянии не более метра, в крупной пузырчатой полости с бетонными стенками, откуда они через пласплексовое окно с помощью инфракрасного северовизора просматривали полосу сражения на сотни метров вперед. Напарник провел в бункере три минуты. Пожалуй, задерживается дольше необходимого. Быть может, ждет рапорта от второго в цепочке, который сейчас на станции ВВ.

— Хочешь сказать, — уточнил Г., — как бы иначе они добивались подобной точности?

— Ну, дело тут, конечно, может быть в низкочастотных эффектах на большом расстоянии выстрела. Мы ведь толком не представляем, как время Там течет.

— Но если контрускорение асимптотически сближает летящие снаряды с линией Фронта, как и следует ожидать, если на их стороне Время зеркально относительно нашего, то разве возможно было бы чему угодно перелететь барьер?

— Нет, но, возможно, траектория просто уходит вверх под значительным углом, а потом снаряд заваливается под тем же углом, под каким его выстрелили на Той Стороне, — сказал голос Б. — В любом случае, я тут не для бесед о науке. Если продержимся еще несколько секунд, для тебя может представлять интерес следующая новость: тебя списывают на Гражданку.

Г. почувствовал, что внутренний визибарьер начинает облекать его, а в ушах поднялся рев, заглушивший шум бомбежки. У него подкосились колени, он сложился вдвое и чудом не потерял сознание. Он увидел своего сменщика на дальнем конце бункера. Фигура была в защиткоме (как и все здесь) и вид имела неуверенный.

— КН-3, какие будут приказы в таком случае? — спросил он резко, чувствуя, как скачет пульс.

— КН-2: бери аптечку, в ракете 3333 на ВВ, передать метку… — светоносная оранжевая метка с несколькими угольно-черными символами, — продолжать согласно дальнейшим приказам.

Г. отсалютовал, отведя правый кулак с выставленным большим пальцем на расстояние локтя. Неподходящая была обстановка для мимики или бесполезных слов.

— КН-3, принято, аптечка, ракета 3333, метка… — он держал ее в левой перчатке, — согласно приказам на ВВ. Ушел!

Не дожидаясь кивка Б., он развернулся на пятках и направился к выходу, ухватил (один из пятнадцати) узелков, свисавших с четвертого крюка по направлению движения, соскользнул по испачканному смазкой подземному проходу на десять метров вниз, в пещерку, освещенную лампами на топливных элементах, нажал светящуюся кнопку на стене, проследил, как меняются значения подсвеченного символа, заскочил в низкую вагонетку, показавшуюся из-за угла, и свернулся в позе эмбриона. Вагонетка приняла на себя его вес, дверца захлопнулась, зажимы стиснули тело Г., и он устремился вниз по аэродинамическому туннелю.

Через двадцать пять секунд после того, как прозвучало слово «ушел», Г. раскрутился из позы эмбриона в передней приемной камере станции ВВ почти на полмили ниже по склону. «Ракета» стартовала обратно. Он прошел десять шагов по укрупненной версии северного бункера, отдал честь, вскинув кулак с отставленным большим пальцем, и передал метку второму в цепочке (опознав того по цвету и значку на шлеме).

— КН-3, с рапортом, — произнес он. — Направляюсь на Гражданку.

— КН-1 — КН-3. Бери это, — другой извлек из кармана и протянул похожую оранжевую метку, — и садись на маглев внизу через семьдесят секунд. Кстати, доистов видел когда-нибудь?

— Нет, сэр.

— Тогда глянь вон туда. Похожи на птеров, но примитивнее.

Инфракрасный телескопический визор, направленный на северо-запад, проницал передний визибарьер, который здесь располагался примерно в сорока метрах к северу; высоко на склоне, но четко различимые на фоне темного ИК-барьера, виднелись два чешуйчатых зверя размером с крупных собак, но двуногие и с крупными крыльями. Они прыгали и хлопали крыльями вокруг большого скального выступа или валуна, издавая беззвучные, по впечатлению, жалобные вопли. Г. показалось, что их подбили по пути вверх, и на этом безжизненном выступе им делать, в общем-то, нечего.

— Спасибо, вижу, — сказал он. — Какие странные. — Миновало одиннадцать секунд из семидесяти. Он вытащил из стенной щели стаканчик и наполнил его из автомата. Выпил, поднеся стаканчик к шлему. Семнадцать секунд. Оставалось пятьдесят три.

— КН-1 — КН-3. Как дела там, наверху?

Понятное дело, у него запрашивали рапорт: КН-2, вполне возможно, не вернется никогда, а общение между верховременем и низовременем в этих широтах почти невозможно на расстояниях, превышающих несколько метров.

— КН-3. Весь день обстановка накаляется. Боюсь, что в следующий час или около того — конечно, это лишь моя оценка — они пойдут на прорыв. За все время там, наверху, ни разу такого не видел. Вы на ВВ наверняка тоже это заметили?

— Спасибо, КН-1, рапорт принят к сведению, — только и ответили ему. Но он и сам слышал, что обстрел возобновился с интенсивностью, какой он прежде ни разу не наблюдал на этом уровне.

Оставалось всего двадцать семь секунд. Он отдал честь и побежал через бункер с аптечкой и новой меткой в руках. Предъявил метку часовому, тот проставил на ней штемпель и молча указал направление по коридору. Г. метнулся туда и преодолел многометровое расстояние до дальнего конца небольшой галереи. Тихо затормозил состав на подвесках, раздвинулись двери, открывая индивидуальные купе. Г. и двое других, ожидавших на станции, проследовали в купе, где индикаторы занятости не горели, часовой на галерее помахал им, и Г. слегка вдавило в откинутое сиденье; маглев, снова набирая скорость, устремился вниз по склону. Через десяток секунд он совершил очередную остановку; потолочное инфотабло засветилось — «отклонение влево», вероятно, потому, что прямой путь был разрушен. Поезд снова ускорился, но медленнее, отклоняясь (насколько чувствовал Г.) влево, и сделал еще две остановки, прежде чем снова вывернуть вправо и окончательно сбросить скорость; двери открылись спустя четыреста восемьдесят секунд после старта, по личному хронографу Гада, а не двести, как он ожидал.

Здесь уже можно было снова видеть дневной свет. Гад удалился на десять миль к югу и спустился почти на три километра от бункера, где КН-2 дал ему вольную; это не считая отклонений на развилках. Передний визибарьер тут был скрыт от взора отрогом скалы, поросшим гигантскими лишайниками, но южный просматривался четко — темно-фиолетовая туманная стена за четверть мили. Лишайники и травовидная растительность покрывали большую часть здешнего пейзажа, состоявшего главным образом из рытвин и расщелин. Шум сражения слышался тоже, смешиваясь с ревом бури, но сюда снаряды долетали редко, и визуальный ущерб был незначителен. Небо над головой тревожила турбулентность. По гибриду дерева и папоротника неподалеку сновали весьма странные животные, схожие одновременно с куницами и ящерками. В общей сложности, считая Гада, из маглева высадились шестеро. Две группы, из двух и трех человек соответственно, направились по тропинке, ведущей на восток. Один (но не из тех, кто подсели в поезд на станции ВВ) задержался рядом с Гадом.

— Я в Великую Долину, — сказал его голос в правом ухе Гада через трансивер, — двадцать дней там не был, все изменится. А тебя далеко посылают?

— Я… я на Гражданку, — неуверенно отозвался Гад.

— Я… я в шоке! — только и выдавил собеседник. Потом, спустя целую минуту молчания: — А куда ты направишься?

— Наверное, открою свое дело на юге. Мне тепла хочется, тепла и растительности кругом. Несколько приобретенных навыков, полагаю, помогут мне в управлении тем или иным бизнесом. Ты прости, не хотел на тебя это вываливать… но ты же первый спросил.

— Да ладно, ничего страшного. Тебе определенно улыбнулась Удача. Никогда еще не встречал никого, кто бы отправлялся на Гражданку. Не прощелкай свой шанс, человече. В смысле, это ведь придает дополнительную ценность Противостоянию там, наверху. Встретить человека, который отправляется воссоединиться с теми, кого мы защищаем. Помогает проникнуться ощущением их реальности, в некотором роде.

— Очень вежливо с твоей стороны, — ответил Гад.

— Нет, я на самом деле так думаю. Иначе мы бы задумывались, а есть ли нам, в сущности, для кого удерживать Фронт.

— Ну, если бы не для кого было, — возразил Гад, — откуда бы взялись технологии, применяемые в системах обороны там, наверху?

— Гм. Помню я в Великой Долине техколы, которые для такого, верно, достаточно развиты.

— Да, но подумай, сколь разносторонняя фундаментальная наука необходима, чтобы создать такое; сомневаюсь, что техколы Долины могли бы прийти к ней полностью самостоятельно.

— Наверное, не могли бы, но я в этом слабо разбираюсь, — отозвался чуть обиженно голос собеседника, и они простояли молча до появления следующей канатки, обогнувшей платформу. Гад пропустил собеседника, чувствуя, что должен ему это, и остался ждать следующий вагончик, который появился через минуту (но лишь пять секунд по времени первого бункера, подумал он внезапно с иронией, и мысль эта оказалась будто бы в скобках). Он втиснулся туда как раз в тот момент, когда к дереву-папоротнику с ящерокуницами направилась весьма диковинная розовая птица с длинной голой шеей. Вагончик канатки устремился вниз над рытвинами и расщелинами, фиолетовый занавес южного барьера начал удаляться все быстрее. Темпоральный градиент становился менее резким, работа мозга улучшалась, как и настроение; возникло чувство осмысленности бытия. Вагончик сбрасывал скорость.

Гада порадовало, что он не стал снимать защиткома: совсем рядом с линией канатки, метрах в пятидесяти внизу, разорвались, вероятно, по случайности, два химических снаряда. Он снова обрадовался этому обстоятельству, когда осколки, разлетевшиеся из третьего, повредили трос ниже по склону, и аварийная система затормозила его у следующего пилона. Он спустился в лифте к телефону у подножия пилона и поговорил через трансивер. Ему сказали продвинуться на две мили к западу, к следующей линии канатки. Он предположил, что собеседник использует АТС, которая находится приблизительно на той же широте, что и пилон, поскольку даже здесь общение в направлении север-юг было возможно на считанные метры. И все равно голос на другом конце линии казался визгливым, речь — сбивчивой и ускоренной. Он полагал, что его собственный голос собеседником воспринимается как хриплый и заторможенный.

В «пешеходе» он прокладывал себе путь среди ложбин и рытвин, ориентируясь по компасу и поглядывая, не начнут ли рыскать визибарьеры и удопплеренный экватор впереди.

Хорошо тому парню было рассуждать про техколы, подумал он, интересно, когда до него дойдет, что цивилизация так далеко на севере успела развиться только в Великой Долине; на этом конце, по крайней мере, все еще так молодо, что человечество само по себе эволюционировать бы не успело, а насколько далеко на юг опускается восточный край, я не в курсе.

Путешествие не обошлось без опасностей. Несколько раз поблизости звучали взрывы, а в двух труднозаметных ложбинах, которые он предпочел обогнуть, клубились какие-то подозрительные миазмы явно искусственного происхождения. Более того, из мальвовых кустарников вынырнул разъяренный гигантский медвеленивец и кинулся на него; пришлось прикончить зверюгу из быстружья. Но после горного ада все это казалось не более чем приятной прогулкой.

Наконец он достиг линии пилонов и нажал кнопку телефона у подножия ближайшего, проверив предварительно, что широтная координата практически совпадает. Тот же голос, но чуть менее пронзительный и тараторный, сообщил, что вагончик прибывает через три четверти минуты и должен останавливаться у этого пилона; в противном случае следует нажать кнопку аварийной сигнализации. Даже «пешеход» не помог управиться меньше чем за час или около того. А с момента отбытия из вершинного бункера прошло примерно девяносто минут — по тамошнему времени же заметно более полутора минут.

Вагончик подкатил и остановился, он влез на платформу и внутрь. На сей раз путешествие протекало без осложнений, если не считать налетавших время от времени шквалов и стай нервных ворон. Вагончик доставил его в конечный пункт этой линии, к приземистой башне на верещатниковых склонах. Навстречу поднимался другой вагончик, и оттуда по трансиверу прокричали:

— В порядке живой очереди!

Ну да, на платформе конечного пункта скопилось человек двадцать — для такого количества можно бы и поливерт вызвать, подумал Гадол, а не мариновать в долгом ожидании вагончиков канатки. Вид у попутчиков был возбужденный, веселый, но Гадол избегал вступать с ними в разговор и тем паче намекать на свое будущее. Он протиснулся мимо храповой лебедки, забрался в вагончик и прибился к группе, которая, по впечатлению, больше остальных интересовалась окружающим пейзажем. Примерно в четверти мили к северу протянулся насыщенно-красный занавес неопределимой толщины, укрывавший скальные карнизы по мере приближения к вершинам, а в полумиле к югу — голубоватая мгла, также мешавшая дальнейшим наблюдениям. Однако в промежутке между ними Широтная Зона просматривалась хорошо, и явных признаков боевых действий заметно не было. По мере понижения сосновые леса на склонах сменялись дубовыми и ясеневыми, да и те в конце концов исчезали, переходя в луга Великой Долины, тянувшейся, насколько хватало глаз, за краем утеса. Над землей реяли облака-тени, прошнурованные тесемками града и подернутые вуалями дождя, а кое-где сверкали и грохотали грозы. Время от времени на глаза попадался олень, над верхушками деревьев танцевали густые рои мошкары.

Спуск продлился минут пятьдесят; они миновали две пустых станции канатки, проследовали через два изогнутых петлями туннеля, мимо водопадов, под скалами, где с одного свисавшего древесного корня на другой скакали белки, а воздух становился все теплее, приближались поля и пастбища Великой Долины, показалось узкое селение в излучине реки, состоящее из бетонных халуп и деревянных изб — Эммель. От скругленного холма, на котором оно стояло, параллельно железной дороге на восток бежала магистральная трасса. Река тут была неширока — по существу, узкий ручей, каменистый, но красивый; от края до края Великой Долины в этом ее западном пределе (отсюда Долина просматривалась уже полностью) не больше трети мили. Проявились обращенные на юг обрывы и склоны великого Северо-Западного Плато, густо поросшие кустарниками.

Гадолар прямо-таки опьянел от восторга: настолько все это контрастировало с происходящим наверху, в бункере, по времени которого миновало, должно быть, минуты четыре самое большее. Однако, стараясь не терять самообладания, он предъявил светоносную метку-пропуск на постоянно действующем КПП и терпеливо дождался окончания проверки на радиоактивные вещества. Пропуск заверили подписью старшего смены и шлепнули печать. Один из сегментов пропуска отломили и вернули Гадолару; сегмент надлежало поместить внутрь идентификационного диска, а тот, как обычно, опустить в щель на ребре. Другую часть пропуска у него забрали. Он вылез из громоздкого защиткома и «пешехода», сдал быстружье, боеприпасы и аптечку, получив взамен два кошеля с тысячей токенов каждый и временную гражданскую одежду. Ассистент медика проделал необходимые манипуляции с диском в реберной щели. Все это заняло двести пятьдесят секунд после прибытия на станцию — или две секунды по времени бункера наверху.

Он шествовал, словно наследник царства земного.

Воздух нес сладостные ароматы сена, ягод, цветов и навоза. Он делал глубокие вдохи и выдохи, но никак не мог надышаться, точно после отравления. Зашел в наливайку, заказал четыре децили легкого эля, расплатился, подумав, дополнил заказ сэндвичем и яблоком. Поел. Ему сообщили, что следующий поезд на восток через четверть часа. Он провел в наливайке примерно полчаса. Не осталось времени полюбоваться на реку. Он направился к железнодорожной станции, попросил билет до Веруама-Приморского, расположенного в четырехстах милях к востоку и, как показывала детализированная карта, в тридцати милях на юге, расплатился и, когда поезд подали к посадке, выбрал себе купе.

Крестьянская девчонка и сонный гражданский, вероятно, военный контрактор, зашли в купе сразу следом за Гадоларом, а больше до отправления поезда не появился никто. Он с некоторым интересом разглядывал девчонку — была она светловолосая и спокойная, первая женщина, какую он видел за сто дней. Он заключил, что за тридцать с лишним лет мода не слишком переменилась, по крайней мере, среди эммельских крестьянок. Спустя некоторое время он отвел взгляд и обозрел пейзаж. Теперь к северу и югу от долины протянулись обрывы, обнажавшие желтоватую породу. И даже различие оттенков чувствовалось: очевидно, долина слегка расширялась, а может, он просто принимает желаемое за действительное, и единственная причина этого — игра света и тени. Изящные речные меандры от стены к стене долины, редкие островки, увенчанные лещинами. Там и сям на берегу или мелководье можно было заметить рыбаков. С правильными промежутками попадались поселки. Величественные склоны, слагавшие северную стену долины и полностью лишенные примет человеческой цивилизации, если не считать станций канатки и редких вертопортов, постепенно отодвигались, пока не пропали из виду совсем — их поглотила красно-бронзовая завеса небытия, непостижимым образом опускавшаяся близ зенита с зеленого небосклона, наполовину затянутого облаками. Между облаков ярились вихри, выдававшие воздействие темпорального градиента на погоду, и выделывали коленца странные, незаметные в северной сече, молнии. На юге плато все еще скрывали от взгляда утесы, но над горизонтом долины начинал проглядывать темно-голубой туман. Поезд остановился на станции, Гадолар с сожалением заметил, что девчонка выходит. В купе зашли два солдата в легкой униформе и стали болтать, обмениваясь непримечательными впечатлениями; их ненадолго переводили в маленький город Гранев на следующей остановке. Они с любопытством косились на временный гражданский костюм Гадолара, но заговорить с ним не пробовали.

Гранев был весь из металла и стекла: не слишком вдохновляющее местечко. По обе стороны железной дороги, соединенные переездами на манер дебаркадера, протянулись на пять миль двенадцатиэтажные здания. (Как удачно, подумал Гадолар, что почти по всей Великой Долине трудностей с перемещением и взаипониманием не возникает: практически все четыреста пятьдесят миль легкодоступны.) Здесь появлялись предприятия и некоторые техколы. Долина продолжала расширяться, пока южные склоны не начали теряться в голубоватом тумане на расстоянии всего полумили. Вскорости и северные склоны лизнула, а потом окончательно поглотила красновато-бурая дымка. Река, подпитываемая притоками, достигала в этом месте ширины нескольких сотен метров и была весьма глубока под каждым железнодорожным мостом. Пока что он проехал всего пятьдесят миль с небольшим. Почти все пассажиры поезда теперь были гражданскими, и некоторые иронически поглядывали на костюм Гадолара. Он дал себе слово при первой же возможности приодеться в Веруаме поприличнее. Но сейчас думал только о том, чтобы за возможно меньшее субъективное время удалиться от бункера на столько миль, на сколько увезет поезд.

Спустя несколько часов поезд прибыл в Веруам у Северо-Восточного моря. Город впечатлял: длиной тридцать миль, высотой сорок этажей, шириной пятьсот метров с севера на юг. С окраин не видно ничего, кроме равнины: красноватая дымка, как и прежде, все съедала милях в четырех к северу, а голубоватая размывала видимость милях в семи к югу. Гадоларис как следует отъелся и посетил один из консультационных пунктов для ветеранов войны: гражданские технологии и материальные ресурсы колоссально развились, идиомы и речевые конструкции диковинно трансформировались, сами нормы общественного поведения изменились до неузнаваемости. Вооружившись кое-какими справочниками и карманным плейером вместе со стандартными записями речеформ и фолькода, он быстро приобрел легкую одежду, штормовку, писательные инструменты, регистраторы, носумки и некоторые другие принадлежности. Ночь он провел в хорошей хостельнице, а затем приступил к обходу бюро по трудоустройству семи субтропических агентств карьерного развития. Его протестировали и выдали семь рекомендательных писем. С ними он сел на ночной маглев до Улулуэтанга, следовавший к южному берегу Северо-Восточного моря и затем еще на триста шестьдесят миль к югу. Один из портных, обшивавших Гадолариса, рассказал, что тихими ночами с гор на севере слышно какое-то едва уловимое низкое рычание. Гадоларис жаждал убраться с Севера как можно дальше.

Он пробудился и увидел пальмы и травы саванны. Здесь, Внизу, никаких визибарьеров заметно не было. Город распался на компактные блоки многоэтажных зданий, разделенные поясами роскошной растительности, родвеями и монорельсами. В отличие от городов Великой Долины, ориентирован он был не полосой с запада на восток, а более свободно, хотя протяженность с севера на юг все же оставалась небольшой. Гадоларисондамо подыскал маленький хостель, купил путеводитель по округу и позволил себе несколько дней повалять дурака, отдыхая и вникая в местные дела, прежде чем посетил семь агентств. Вечера он проводил в классах для переподготовки взрослых, а по ночам усваивал современные речеформы гипнопедическим способом. В конце концов, через девятнадцать дней (примерно четыре часа на широте Веруама, четыре минуты по времени Эммеля и меньше двух секунд в бункере Наверху, прикинул он), ему удалось получить место младшего менеджера по продажам растительной продукции в одной из местных организаций.

Он обнаружил, что при некоторой привычке общение здесь возможно на многие мили с севера на юг. Планировка города была совсем нестрогая, путешествовать и развлекаться позволялось широко. Военные появлялись редко. Гадоларисондамо купил автомоб, потом — просто для удовольствия, когда продвинулся в организационной иерархии — второй. Он пользовался большой симпатией коллег, завел друзей и хобби. После нескольких романов женился на девушке, отец которой занимал высокий пост в организации, и спустя примерно пять лет после прибытия в город прижил с ней ребенка. Мальчика.

— Арисон! — окликнула его жена с лодки. Их сын, которому теперь было пять, плескал кулачками в теплой воде озера, свесив руки через планшир. Гадоларисондамо сидел на островке и рисовал, закрепив полотно на мольберте; быстрыми мазками и линиями кисти он пытался передать изменчивый узор света и тени под кронами болотных деревьев заливчика. — Арисон! Никак не могу запустить эту штуку. Ты бы не мог сюда подплыть и разобраться?

— Еще пять минут, Миханьо. Мне надо закончить.

Карамиханьоласве со вздохом, но без особой надежды продолжила рыбачить с весел, закинув горизонтальную удочку, похожую на йо-йо. Тут слишком тихо для клева. В ветвях деревьев справа промелькнул попугай. Мальчик, которого звали Дересто, перестал плескаться, вытащил трубоконку, опустил под гладь озерца и позволил Миханьо включить подсветку. Он испускал востороженные возгласы, шаря там-сям под поверхностью и разглядывая рыбешек всевозможных форм и оттенков. Арисон закончил работу, сложил мольберт, стянул штаны, прислонил к куче одежды холст и краски и поплыл к ним. Кроки в озере не водились, гиппы далеко, слоновья болезнь и шистосомоз тут искоренены. Провозившись минут двадцать в довольно напряженной обстановке, он устранил неполадку, и практически безмолвная винтомоторка на топливных элементах готова была унести семью к островку, где развлекался живописью отец, а оттуда через озеро — туда, где маленький ручей расширялся до серьезной речки. Там они поймали четыре рыбы. Потом вернулись под клонящимся к западу солнцем на пирс, пришвартовались и поехали домой в автомобе.

Когда Дересто исполнилось восемь и он готовился получить формальное имя Лафондерестонами, у него уже были сестра, девочка трех лет, и младший брат, годовалый ползунок. Дересто проявил себя отменным пловцом и гребцом, и его организаторские таланты дома и в школе были несомненны. Арисон продвинулся на третью по значимости должность в своей фирме, но голова у него не кружилась. Выходные он проводил либо далеко в тропиках, где темпоральный градиент позволял выиграть время, либо на обрывистых южных берегах Северо-Восточного моря, где временем приходилось жертвовать. Или — все чаще — на пронизанных ручьями и распаханных возвышенностях западных земель, где во множестве мест открывался широкий обзор всего мира под впечатляющими облачными панорамами. Но даже там визибарьеры проявлялись лишь далекой дымкой у северного и южного горизонтов, на темном фоне небес.

Время от времени бессонными ночами Арисон размышлял о Прошлом. Вообще говоря, он утвердился во мнении, что если даже прорыв неминуем на протяжении, скажем, получаса после его отбытия, на их с женой жизни это вряд ли скажется, а хоть бы и на жизни детей: так далеко Внизу, на юге, течение времени сильно замедлялось. К тому же, рассуждал он, коль скоро с Севера ничего не прилетало дальше широты Эммеля, баллистические атаки, скорее всего, осуществляются с позиций у Фронта, а если и нет, то Враг, вероятно, не разбирается в южной географии либо южных темпоральных градиентах: потому-то и считает Та Сторона непрактичными запуски ракет со значительного расстояния на север от Фронта, хотя при этом условии снаряды залетали бы далеко на юг. И даже самые скоростные вертушки против темпорального контрускорения бессильны.

Арисон всегда был адаптивной натурой, он быстро изжил психологические травмы и прочие последствия проведенного на Фронте времени. Маглев-поезда и прочие транспортные линии унифицировали речь и поведение, хотя, естественно, верхние склоны Великой Долины и зона боевых действий высоко в горах Севера оставались лингвистически и социологически изолированными. На западных возвышенностях тоже попадались очажки старых лингвистических форм и старомодных традиций, и время от времени семья, приезжая на выходные, с такими сталкивалась. В основном, однако, вся Страна говорила на языке «современных» субтропических низин, с неизбежными поправками на ономатосинтомию — «краткоустие» по широте. Распространялся также «современный» этико-социальный уклад. Образно выражаясь, южное Настоящее колонизировало северное Прошлое, бывшее Прошлым даже в геологическом смысле, как поступали иногда птицы и прочие странствующие животные, но люди располагали обширными ресурсами привычек, традиций, технологий, что позволяло известную гибкость.

О войне задумывались мало. Темпоральный перепад работал в их пользу. Ментальная энергия тратилась на разнообразные пьесы и забавы, услады, поделки, презентации, критику, теоретизирование, споры, встречи, организованное сотрудничество, разве что за пределы своей Зоны выбирались редко. Арисон участвовал примерно в дюжине переплетавшихся сообществ, а Миханьо проявляла еще большую социальную активность. Нельзя сказать, однако, что они никогда не оставались одни: ритм работы и жизни что у людей, что у организаций был несложный, пять дней работай, два отдыхай, или — семь дней работай, шесть отдыхай. Это давало вдоволь свободного времени для саморазвития. Арисон увлекся текстурной скульптурой, спустя два года вернулся к живописи, но уже магнитокистью вместо спручки; опыт текстурной скульптуры очистил его восприятие и помог овладеть продвинутыми техниками контроля над площадью холста. Он сделался довольно известным живописцем, Миханьо же построила музыкальную карьеру. Дересто, как вскорости стало очевидно, проявлял таланты к управлению и работе с людьми, да и в физическом развитии не отставал, зарекомендовав себя уже к тринадцати годам перспективным юным спортсменом. Его сестра-восьмилетка выросла заядлой болтуньей и спорщицей. Мальчик шести лет, как надеялись родители, должен был стать писателем, ну, по крайней мере, в свободное время: ребенок отличался большим вниманием к деталям и с жадным интересом рассказывал об увиденном. Арисон достиг второго по значимости поста в иерархии фирмы и намерен был этим удовольствоваться: лидерство его бы слишком тяготило. Время от времени он участвовал в работе местной администрации, но в серьезные дела не встревал.

Миханьо с Арисоном любовались фестивалем фейерверков на Северо-Восточном море близ одного из тамошних южных утесов, прямо с места запуска. Контрастным бархатным фоном в вышине служила фейерверкам исполинская арка северного визибарьера, отсекавшая часть звездного неба. Погода, к счастью, выдалась отменная. Силуэты лодок, откуда запускались фейерверки, были едва различимы. В безлунном мире лишь такие зрелища являли собой приближение к понятию «белых ночей». Девочка с Дересто плавали кругами. Даже младшего братика взяли с собой, и он смотрел на север, хоть и слипающимися глазами. В конце концов полыхнула тройная зеленая звезда, представление окончилось; на лодках настала полночь. Дересто и Венойе позвали оттуда, где их выхватила из мрака последняя вспышка; дети забрались в лодку, покрывшись мурашками от холода, и, точно два чертенка, заплясали перед жарким раструбом аэросушилки. Арисон повернул фейерлодку к берегу, и оказалось, что Силарре уже дремлет. У пирса выяснилось, что Венойе тоже заснула. Родителям пришлось нести их на руках по пляжу и вверх, к туристическому домику.

Наутро они упаковали вещи и поехали автомобом домой. Двадцатидневный отпуск был равнозначен ста шестидесяти суткам по времени Улулуэтанга. Когда они въезжали в город, хлестал ливень. Миханьо, устроив детей, долго болтала по опсифону с подругой через весь Улулуэтанг; она (подруга) с мужем ездили в западные холмы, смотреть на куниц. Наконец Арисон улучил минутку и вмешался в разговор, обменявшись мнениями с мужем подруги о местной политике.

— Жаль, что здесь, Внизу, стареешь так быстро, — посетовала Миханьо тем вечером. — О, если бы жизнь могла длиться вечно!

— Вечность — это слишком сильно сказано. К тому же восприятие жизни тут ничем не отличается. Ты же не чувствовала себя заторможенной там, у моря, не так ли?

— Наверное. Но все же… если бы только…

Желая отвлечь ее от таких мыслей, Арисон заговорил о Дересто и будущем мальчика. Вскоре они уже планировали жизни детей, как это у родителей всегда неизбежно получается. Зарплата и инвестиции Арисона позволят обеспечить мальчика отличным образованием, он станет большим администратором, да и другие дети ни в чем себе отказывать не будут.

Наутро Арисон, еще не вполне придя в себя, попрощался с женой и поехал на работу в офис. День выдался исключительно хлопотный. Уже в меркнущем свете он покинул здание компании через главные ворота и направился было к своему автомобу на парконюшне, как вдруг оказался в окружении троицы военных. Испытующе взглянув на них, он предъявил личный пульсоключ.

— Вы — ВСК 389 МЛД 194 РВ 27 КН 3, известный здесь как Гадоларисондамо, житель… — они назвали адрес, — и субпрезидент этой компании.

Главный в троице не уточнял, а говорил холодным тоном констатации факта.

— Да, — прошептал Арисон, когда к нему вернулся дар речи.

— У меня для вас повестка. Вы немедленно призываетесь обратно на службу и возвращаетесь в место, которое покинули при увольнении в запас. Пожалуйста, пройдемте с нами.

Главный в троице предъявил светящуюся оранжевую метку с черными каракулями.

— Но мои жена и дети!

— Их уведомят. Нет времени.

— Моя фирма?

— Вашего начальника известят. Идемте.

— Я… Я… Я… Я должен кое-что уладить перед…

— Это невозможно. Нет времени. Ситуация экстренная. Ваши близкие и коллеги по работе сами во всем разберутся. Приказ превалирует над всем остальным.

— К-к-к-какие у вас полномочия? Предъявите, пожалуйста…

— Этого пропуска должно быть достаточно. Он совместим с сегментом, который вы все еще носите в себе, внутри идентификационного диска. Мы по дороге проверим. Пройдемте с нами.

— Но я же должен убедиться, что вы те, за кого себя выдаете. Почем мне знать, что вы не пытаетесь меня, э-м-мм, ограбить или что-то…

— Если уж вы опознали код, то понимаете, что эти символы трактуются однозначно. Однако я сделаю для вас небольшое послабление. Вы можете ознакомиться с повесткой, но не прикасайтесь к ней.

Двое военных подступили ближе. Арисон увидел, что они целятся в него из быстружей. Третий, главный, вытащил и развернул широкий свиток. Символы плясали перед глазами в свете фонарика, но Арисон все же разобрал, что это и впрямь повестка, призывающая его, Арисона, сегодня в такое-то и такое-то время, местное Время, по возможности немедленно покинуть свое место работы (такое-то); один человек свяжется с Миханьо по опси, а другой поговорит с президентом организации. Вновь ВышеПризванному и его спутникам следует сесть на военный маглев до Веруама (отбывает через пятнадцать минут). Вновь ВышеПризванного затем надлежит доставить в бункер станции ВВ, а оттуда в бункер на Высоте, откуда он, собственно, и убыл двадцатью годами ранее — но лишь десять минут назад по Времени бункера, промелькнуло в мозгу Арисона, не считая шести-семи минут на путешествие к югу.

— Разве можете вы быть уверены, что спустя столько лет я годен к службе?

— За вами наблюдали, не переживайте.

Арисон поразмыслил, не попытаться ли вырубить пару военных и сбежать, но те не сводили с него быстружей, и прицел, несомненно, контролируется автоматически. Вдобавок — что бы ему это дало? Он бы выиграл максимум несколько часов, испытал бы бессмысленную боль и подвергся унижениям, опозорил бы свое имя, разрушил бы жизни Миханьо и детей, ведь его, без сомнения, поймали бы.

— Автомоб, — промямлил он.

— Пустяки. Фирма позаботится.

— А как же я устрою будущее детей?

— Ступайте с нами. Нет смысла спорить. Живой или мертвый, годный или негодный, а вы идете с нами.

Арисон, не найдя слов, позволил им отвести себя быстрым шагом к легкому армейскому мобилю.

Пятью минутами позже он уже сидел в маглеве, в бронированном вагоне с закаленными стеклами. Еще через десять минут, с отправлением поезда, у него отобрали гражданский костюм и личные вещи (заверив, что впоследствии вернут жене), вытащили и проверили идентификационный диск, изъяли совпадающий сегмент пропуска Запаса, после чего приступили к медкомиссии. Судя по всему, ее результаты военных удовлетворили. Арисона переодели в униформу.

Ночь в поезде он провел без сна, пытаясь собрать в кучу разбегавшиеся мысли: что со всем этим делать? что он такого сделал? на кого может в случае необходимости опереться Миханьо? кто ей поможет? как она с детьми сладит? как они проживут на пособие, которое, как ему дали понять, должна выплачивать фирма (тут, признаться, непонятки)? как долго удастся реализовывать намеченные планы?

Серые предрассветные сумерки, прибытие в Веруам. После голодной (армейский паёк ему в горло не лез) и бессонной ночи он отсутствующим взором оглядывал пути сортировочной станции. Пассажиров поезда (среди них, видимо, было лишь несколько Вновь ВышеПризванных) погрузили в закрытые армейские фургоны, вереница которых потянулась к Эммелю.

Мозг Гадолариса снова стал просчитывать эффекты контрускорения. Он прикинул, что по Времени высотного бункера прошло примерно полминуты после отбытия из Улулуэтанга. Путешествие в Эммель отнимет еще минуты две. Дорога из Эммеля в бункер, если он ничего не путает при расчетах, — две с половиной. Прибавить шестнадцать-семнадцать минут, эквивалентные дороге на юг и двадцатилетней жизни там, и… он возвратится в бункер спустя максимум двадцать две минуты после того, как покинул его впервые. (Михан, Дерес и двое других станут почти на десять лет старше, дети начнут забывать его.) Обстрел перед его отбытием невиданно усилился, и он припомнил свое пророчество КН-1 (оно ему потом являлось несколько раз в кошмарах), что Враг пойдет на прорыв в течение следующего часа. Пускай он и выживет при обстреле, прорыва ему, скорее всего, не пережить; но чей же это прорыв? Врага никто никогда не видел. Враг с незапамятных Времен пытался прорвать Фронт. Если прорвет, настанут сумерки расы. На Фронте считалось, что все прежние ужасы войны побледнеют перед этим мгновеньем. Через сотню миль с небольшим он уснул — забылся сном глубокой усталости в скрюченной позе, прижатый к соседу. Время от времени его будили остановки, толчки, объездные маневры. Колонна ехала на предельной скорости.

В Эммеле он выбрался из фургона, не чуя под собой ног, и попал под бичующие струи ливня. Река разлилась. Колонна солдат промаршировала к армейским складам. Гадолара отделили от остальных, провели в крайнее здание, провакцинировали, выдали «пешеход», быстружье, аптечку, защитком и прочие солдатские пожитки; спустя четверть часа (семь-восемь секунд по времени высотного бункера) он вместе с еще тремя десятками человек уже лез в поливерт. Не успела машина толком подняться и вылететь под солнце, как со всех сторон загремели взрывы и стали видны вспышки. Верт набирал скорость, визибарьеры понемногу сходились позади и неохотно расступались впереди. Гада охватили знакомые по Северу головокружение и сомнамбулическая апатия. Подумать сейчас про Кар и их отпрысков означало разбередить агонию призрака, с которым Гад делил мозг и тело. Через двадцать пять минут они опустились у маглев-линии. Гад прикинул, что его предварительная оценка — двадцать две минуты по Времени высотного бункера — будет скорректирована в сторону уменьшения. Третьим из своего взвода он втиснулся в купе маглева и через сто девяносто секунд появился из него наверху, на пути в бункер ВВ. Отдал честь КН-1; тот в ответ ограничился короткой командой следовать на «ракете» в верхний бункер. Еще несколько секунд спустя он оказался лицом к лицу с КН-2.

— Ага, вот и ты. Твоего сменщика убило, вот мы и послали за тобой. Ты на считанные секунды отлучился.

И действительно, в стене бункера зияла дыра с рваными краями, а обнаженный труп сменщика увозили в тележке на переработку.

— КН-2. Тут как никогда жарко. Крутые там перцы. Я заметил, что буквально через несколько минут на каждый наш залп прилетает аналогичная ответка. Новая пушка только-только раскочегарилась, а в ответ прилетели идентичные снаряды — я и не в курсе был, что у Них такие есть. Зуб за зуб.

В мозгу Г., внезапно прояснившемся от голода, усталости и эмоциональной перегрузки, мелькнуло подозрение, которого он не позволял себе озвучивать, которое не мог ни подтвердить, ни опровергнуть, ведь опыта и знаний у него недоставало, и общую картину он охватить был бессилен. Врага никто не видел, никогда. Никто не знал, когда и как началась Война. Добыча информации и связь тут, Наверху, были сопряжены с парализующими трудностями. Никто не понимал, что в действительности творится со Временем в такой близости от Фронта или за ним. А что, если контрускорение становится бесконечным, и за линией Фронта нет ничего? Что, если все снаряды, прилетающие со стороны Врага, на самом деле — наши собственные, только каким-то образом возвращаемые? Могла ли Война начаться, когда забредший сюда любопытный крестьянин легкомысленно швырнул к Северу камень, а тот вернулся и угодил в него? Существует ли вообще Враг? А вдруг его и нет, Врага-то?

— КН-3. А что, если снаряды, выпущенные из пушки, отразились от линии Фронта?

— КН-2. Немыслимо. Ты должен пробраться по поверхности к тому передовому ракетному посту на 15°40′ вост.— наш туннель уничтожен. Видишь? Во-он тот бугор на пределе видимости ИК-визора. Доставишь сообщение. Передай, чтобы усилил ответный огонь троекратно.

Дыра в стене была слишком тесна, и Г. выбрался через передний выход. Он побежал — в «пешеходе» — по змеящемуся ландшафту, в зарослях пламени, под дикобразовыми деревьями огня, словно нессов хитон набросили на Землю; все было как во сне. Он бежал, взбираясь все выше и выше, окруженный невероятным сверхкрещендо звука, света, жара, давления и взрывов, он поднимался по уже почти невидимому склону, чтобы…

LoadedDice