Hermitian form
В творчестве Сэмюэля Дилэни Далгрен занимает особое место: это самая крупная и сложная его работа, она же самая популярная, невзирая на головоломную сюжетную архитектонику и обильные античные аллюзии, сделавшие бы впоследствии честь Норфолку. После Далгрена Дилэни, однако, практически перестал получать жанровые премии (Nebula в 2013-м ему выдана как грандмастеру по сумме заслуг), и это тот случай, когда их отсутствие полностью оправдывает себя: фантастику как таковую Чип постепенно забросил, и большая часть его работ за последние сорок с лишним лет правильнее классифицировать как мейнстрим весьма спорного качества (за исключением, быть может, Фаллоса), посвященный исследованию психологических и мифопоэтических аспектов гомосексуальности. Но вот в шорт-лист голосовалки Locus попадает его первая в этом веке фантастическая новелла, Хьюстонский отшельник (The Hermit of Houston), и хотя, как ясно из нижеприведенного интервью, особых надежд на возвращение Дилэни к фантастике питать смысла нет, пожелать ему удачи тем не менее стоит. Ну, не “щенками” же да SJW едиными.
Вопрос: Большинству поклонников НФ вы известны по романам, удостоенным номинаций и премий Nebula и Hugo: Вавилон-17, Пересечение Эйнштейна, Далгрен. А что вы сами считаете лучшей своей работой?
Ответ: Среди вопросов, какими начинают интервью со мной, это едва ли не самый частый, и поэтому я принужден дать тот ответ на него, каким пользуюсь чаще всего: романы — они как родные дети; все разные, но и для писателя, и для книг плохо, если у автора появляются любимчики, в особенности когда романов немного, как у меня. Плохо и для молодых читателей, и для старых, если в такой ситуации, как это интервью, автор начинает давить авторитетом. Иногда предоставленная писателем информация о контексте полезна тем или иным читателям, но, в общем, именно к писателю наименее полезно обращаться как к эксперту-оценщику качества или достоинств тех или иных книг.
Насколько автор может судить, любая книга, написанная им или ею, наделена определенными сильными качествами, и каждая несет в себе те или иные странности и слабости, к которым желание читателей привлекать не хотелось бы; по крайней мере, следует надеяться, что они проглядят эти черты или не придадут им значения в погоне за усладой, пользой или истиной. Из уважения ко всем трем целям я считаю наиболее адекватным ответом на столь бесцеремонные вопросы вежливое молчание.
Вы мне поверите, если я скажу, что работал изо всех сил над всеми этими книгами, что, в свою очередь, уже говорит о некоторой необъективности? Станет ли вам легче, если я объясню, как то и дело фраза или сцена возникают столь естественно, что, по впечатлению, некая высшая сила оставляет мне ровно столько свободы, сколько требуется, чтобы внести косметические поправки на основании того, что успел я узнать о языке, грамматике и собственно нарративе? Или, если уж на то пошло, исказить, обнажая некое дотоле скрытое качество, направляя его к созреванию, цветению и опылению?.. Иногда писательские курсы [вставьте свое любимое название] сулят нежданное просветление мысли — если студент читал книгу, о которой идет речь, и может аргументированно возразить или согласиться. Но это у нас интервью, а не курсы. Пусть любимые книги (как и бестолковые) выберут читатели, умные читатели, а не я.
В: Расскажите нам о своих мемуарах, Движение света в воде. За эту книгу вы получили премию Hugo 1989 года в категории нонфикшена; в ней рассказано о вашем взрослении в Нью-Йорке, в том числе о том, каково было вам расти геем-афроамериканцем, а впоследствии поддерживать открытую межрасовую связь с бывшей вашей супругой, Мэрилин Хакер.
О: Я рискну признаться, что меня эта премия особенно тронула, так как на то время категория нонфикшена была сравнительно новой, а представители НФ-сообщества, голосовавшие за книгу, восторгались изменениями в самом фэндоме. Как и я. Да, я вырос геем-афроамериканцем, переезжая из Гарлема в радикально менявшуюся среду Ист-Виллидж, так что было бы интереснее вам спросить, почему вопросы секса и расы в ранних моих книгах так своеобразно закодированы: взять хотя бы триплеты Вавилона-17 или три пола Пересечения Эйнштейна, причем третий пол почти неотличим от женского. В Тритоне я обрушился с уничтожающей критикой на узколобое мышление гетеросексуалов, не желающих мириться с трансформацией общества в сторону большей свободы геев и жизненных перспектив этих людей. Многие критики усматривают следы ее также и в Нове, где описываются своеобразные отношения Лорка и Мышонка, восходящие в какой-то мере, наряду с прочими аспектами книги, к Моби Дику.
В действительности читатель-гомосексуалист вполне способен получать удовольствие от сюжета, ничего общего с миром геев не имеющего. Представим, вы темнокожая лесбиянка, ну и что? Вам вполне могут быть интересны книги, ничего общего с темнокожими женщинами не имеющие. Вас, однако, может беспокоить, и наверняка волнует, отсутствие литературы, которая бы отражала ваш внутренний мир. Но это совсем иная проблема.
В: Вернемся к Тритону, который вы определяете как попытку “уничтожающей критики узколобогого мышления гетеросексуалов”. Первоиздание книги вышло в 1976-м. Какой эволюции общественного восприятия ЛГБТ вы ожидали в те времена, представляя себе 2017 год?
О: Действие Тритона происходит в 2112-м. Когда я писал эту книгу, то не мог себе и представить, что американская космическая программа так затормозит и в конце концов надолго остановится. Мне казалось, что Земля с течением времени будет все более скучной и мелкотравчатой. В определенном смысле так оно и вышло.
В: Как вы стали писателем и какие темы считаете наиболее важными для НФ?
О: Отвечу сначала на первую часть вопроса. Я не знаю, как. Ребенком я записывал свои фантазии мастурбаторского толка и прятал под бельем в третьем ящике комода сверху — а сам комод был тогда высотой с меня. Я уж и позабыл про них, когда мать туда полезла, прочитала и отвезла меня к психиатру центра детской помощи “Нортсайд”, доктору Зееру. Мне этот человек не понравился, и я начал ему лгать. Он мне сходу выдал, что в нем негритянской крови не меньше моего, но он считает себя белым и не понимает, с какой радости я хочу остаться черным. Не лучший способ заручиться доверием подростка, воспитанного в такой семье, как моя, с ее своеобразными взглядами на расовую политику. Я предпочел бы пообщаться с женщиной, но меня записали к доктору Зееру именно потому, что он был подчеркнуто маскулинен, курил сигары, чего я не выношу, и считался примером для подражания подросткам.
Мать отняла у меня дневники и отдала доктору Зееру, а тот передал их своему начальнику, доктору Кеннету Кларку. Кларк прочел записи и решил использовать их в статье про расовые проблемы подрастающего поколения. Ну и вот, он убрал оттуда все, связанное с сексом, превратил в расистский фанфик на Конана-завоевателя (а Конан сам по себе тот еще расист), и включил, не называя авторства, в свою статью для “Харперс-мэгэзин”. Дело было в начале пятидесятых, статья привлекла немалое внимание, а впоследствии стала главой известной книги Кларка 1960 года выпуска, Предубеждения и ваш ребенок (Prejudice and Your Child). Летом того года я уже подрабатывал официантом в ресторане городка Миддлбери, штат Вермонт, во время Брэдлоуфского писательского симпозиума. В конце 1961-го я женился (это стало следствием трехдневной автобусной поездки в Детройт). Потом вернулся в Нью-Йорк и поселился в нижнем Ист-Сайде, в тупике 5–й Ист-стрит, между авеню B и C; там я написал свой первый роман Драгоценности Эптора, выдержанный в жанре Science Fantasy. В Abe Books его купили и напечатали в конце 1962-го.
Что же до тем… Следует выбирать то, с чем сталкиваешься, выходя за порог и оглядываясь на улице. Однако полезно помнить и о том, что волнует тебя еще прежде, чем переступишь порог и почувствуешь смесь облегчения с ошеломлением от увиденного в мире снаружи.
В: Если говорить об этом вашем совете выбирать то, с чем сталкиваешься за порогом дома… Вы имеете в виду, что важней писать о том, что знаешь, или о том, чем интересуешься?
О: С течением времени то, чем интересуешься, становится предметом наибольших познаний. Мне интересны механизмы социального взаимодействия гомосексуалистов. Я живу в гейском районе Филадельфии, хотя последняя заказанная мне статья для “Бостон-ревью” потребовала путешествия сначала в Нью-Йорк на вечеринку, а потом в глубь штата, в гости к моему старому другу (кстати, я с ним знаком дольше, чем с нынешним моим партнером, а последнего знаю двадцать семь лет) и его мужу на протяжении последних пяти лет, Деннису Риккету. Хунот Диас, редактор “Бостон-ревью”, взял у меня интервью по случаю, где я рассказываю, в частности, о том, что сейчас пытаюсь исследовать.
В: Еще один вопрос из числа тех, какие вам наверняка задают часто, но нам правда очень интересно знать! Вы работаете над какой-нибудь новой книгой?
О: Увы, я никогда не отличался склонностью рассказывать о текущей своей работе. Это распыляет внимание и вызывает напрасную трату энергии. Поэтому я обычно даже не даю однозначного ответа “да” или “нет”, но лишь извинительно улыбаюсь. Однако у меня есть в запасе несколько уже готовых работ, и вскоре они увидят свет. Например, подборка моих писем, Письма из Амхерста (Letters from Amhearst), первоначально подготовленная еще в 1989-м. В начале следующего года выйдет небольшой роман Атеист на чердаке (The Atheist in the Attic): историческая реконструкция встречи Лейбница и Спинозы в 1676-м. А в октябре — новый рассказ под названием Хьюстонский отшельник.
Около месяца назад я приступил к работе над сборником эссе — наверное, уже последним в карьере, его рабочее название Случайные взгляды.
Но, в общем, я достиг возраста, когда уже не уверен, будет ли у меня настроение следующие шесть месяцев писать что-либо, помимо постов в Facebook.
LoadedDice
