Five Leaf Clover

У “Азбуки-Аттикус”, единственного достойного внимания издательства бумажной литературной продукции на русском языке, скоро выходит Пятое сердце Дэна Симмонса. Извлечем по этому случаю соответствующую заметку из архивов безвременно почившего Scriptogr.am.

Дэн Симмонс, Пятое сердце (The Fifth Heart, 2015)

После Гипериона, который, вообще говоря, пристегнут к остальным книгам тетралогии так криво, что каждый раз хочется перепрошить переплет, творчество Дэна Симмонса двигалось по синусоиде. Спады и подъемы на ней так регулярны и четки, что поневоле заподозришь историю о призраках не хуже Поворота винта, но Полански пока придется подождать опциона на байопик: аналогичная история произошла с Йеном Бэнксом, чья фантастика настолько же замечательна, насколько убог мейнстрим. (И вполне закономерно, что этот последний продавался гораздо лучше, в соотношении примерно 3.5–4:1.)

Тем не менее, если глядеть с гиперионовской колокольни, то получается, что Симмонс за четверть века не создал почти ничего сопоставимого, кроме викторианского детектива Друд. Диккенса я терпеть не могу, но наркоман Уилки Коллинз его без проблем затмевает. Друда (и Пятое сердце) читать не менее интересно, чем День шакала, хотя в каждом случае четко знаешь, как все закончилось. Занятней, что и перечитывать тоже: а вдруг на сей раз Коллинз таки успеет убить Диккенса или де Голль наклонится чуть удачней для Шакала?

Услышав про Пятое сердце, я приободрился, рассчитывая на повторение эффекта, и, в общем, получил даже больше ожидаемого. Пятое сердце лучше читать после знакомства с Друдом, хотя сиквелом оно ни в коей мере не является, однако так погружение в викторианскую эпоху Симмонса будет полнее.

Вы когда-нибудь задумывались, где в действительности прошли годы жизни Иисуса Христа между воспитанием в семье плотника и началом проповедей городу и миру? А где был и что делал Шерлок Холмс между Рейхенбахским водопадом и чудесным явлением доктору Ватсону в виду Пустого дома?

Новая книга Дэна Симмонса сложена из неизвестных страниц биографии Шерлока Холмса и вместе с тем, по крайней мере в его собственном восприятии, вполне сойдет за лабораторный журнал, который пляшущие человечки, вырвавшись из пробирки авторского воображения, исчеркали доказательствами существования Бога. В 1885 году Кловер Адамс, жена историка Генри Адамса, покончила с собой при подозрительных обстоятельствах, и семья белых англосаксонских протестантов, из чресел которой произошли два президента США, просто не может взять и похоронить эту мрачную тайну. Восемью годами позже Генри Джеймс и Шерлок Холмс приступают к расследованию смерти Кловер. Великий сыщик, избежав гибели на краю Рейхенбахской пропасти, отправляется то ли в паломничество, то ли самоизгнание за океан, ибо дедуктивный метод привел его к беспощадному выводу: сам Холмс не более чем литературный персонаж, вольный каменщик у четвертой стены.

Но если это так, то кем же себя считать Генри Джеймсу, респектабельному писателю и драматургу, полноправному гражданину двух миров, американского и британского? А если Джеймса угораздило связаться с опасным сумасшедшим, то с какой стати профессор Мориарти еще не поставил тому окончательный диагноз? Или это лучше сделать Марку Твену?

— Брат нашего друга Генри Джеймса, Уильям, считает Я в каждом из нас, активную персону, действующую от первого лица, той частью сознания, которая задает наши цели и инициирует действия, направленные к их достижению, будь то цель охмурить красивую девушку или выставить себя лучшим писателем нашего поколения, — произнес Клеменс в промежутке между глубокими затяжками сигарой. — Есть тут несогласные с этим утверждением?

Мгновение все молчали, и внимание Джеймса снова отвлек шум ветерка в деревьях поблизости. Затем Холмс сказал:

— Оно кажется в известной мере самоочевидным, вероятно, даже естественным.

— Вот именно! — воскликнул Клеменс. — В таком случае вы, вероятно, согласитесь и с определением Уильямом Джеймсом себя как третьего лица саморефлексии… рефлексии на собственных жизненных путях, как в случае вопроса Дружелюбный ли я человек?, или сомнений в собственных убеждениях, как в Действительно ли я верую во всемогущего Бога? или А вправду ли мне нравится шоколад?, а также в вопросах касательно собственных состояний, как в Выводит ли меня Клеменс из себя, впустую растрачивая мое время такой вот болтовней? И так далее.

— А какое все это имеет отношение к вопросу о том, существует ли мистер Холмс в действительности или нет? — спросил Хоуэллс.

Справедливости ради, без детективно-мистической компоненты стилизация под классику трансатлантической прозы была бы неуместна уже в поздние годы карьеры Генри Джеймса, но многим понравится; нравятся же большинству аудитории Флибусты унылые брюнетки вроде Анастасии Шубской, которой только платка, свечи и младенца на руках не хватает.

Впрочем, новый роман — не только трансатлантический костюмный whodunit и не просто пастиш по Конан Дойлю, каких, считая экранизации, за сто с лишним лет создано на лютые терабайты; это самоценный эксперимент, которых Симмонс давненько не предпринимал в таком масштабе — как бы не со времен Гипериона. Там он подражал Чосеру, здесь же заставляет вспомнить о Присте, в первую очередь Гламур и Престиж. Есть надежда, что Симмонса после этого не объявят создателем техники unreliable narrator, все-таки годы уже не те, чтобы принимать Гиперион за краеугольный камень космооперы и киберпанка.

Клеменс кивнул, словно ответ показался ему весьма удовлетворительным.

— Опубликованные рассказы о ваших приключениях пользуются значительной популярностью и здесь, и, как я понимаю, в Англии.

Холмс никак это не прокомментировал.

— Вы довольны тем, как показываются ваши приключения в работах доктора Ватсона и мистера Дойла? — настаивал Клеменс.

— Мне никогда не доставляло удовольствия сотрудничество с мистером Дойлом, — тихо ответил Холмс. — Что же до рассказов Ватсона — я ему много раз говорил, что эти маленькие романтические произведения, основанные на моих расследованиях, ошибочно приукрашивают драму и временами, вынужден признать, мелодраму, в то время как с умными и заинтересованными читателями следует делиться холодной и уверенной наукой дедукции.

Холмс подался вперед, опираясь на палку.

— Более того, — продолжал он, — как Ватсон, так и его агент мистер Дойл, выступающий одновременно редактором, сильно боятся упоминаний любых публичных людей, или даже не очень известных, даже точных указаний на место и время действия публикуемых рассказов. Версии, которым суждено увидеть свет, вряд ли сколько-нибудь согласуются с моими дневниковыми записями о подлинном ходе расследований.

— Но вам нравится быть детективом? — повторил Клеменс.

— Это моя работа, — снова ответил Холмс.

Роман в строгом смысле слова нельзя причислить ни к какому жанру, да и премий он вряд ли удостоится: пастиши их редко получают. И немного больше, чем пастиши — тоже. С другой стороны, пример обильно премированного Ньюмана с Эрой Дракулы, где судьба Холмса куда мрачнее, может настроить заядлых поклонников Симмонса на оптимистичный лад.

LoadedDice