Death to the Empire
Несмотря на безмерный оптимизм большинства англосферных технопорталов и поклонников массовой голливудской кинопродукции относительно перспектив космической гонки 2.0 в информационную эру (о чем говорить, если подростки на “местах для поцелуев” часто полагают, будто воплощенный Робертом Дауни-мл. в киновселенной Marvel образ Железного Человека списан с Элона Маска), прогресс теоретической и особенно экспериментальной астрономии способствует скорей размножению гипотез, объясняющих те или иные аспекты — или полную формулировку — знаменитого парадокса Ферми. Их авторы ставят целью истолковать “поразительное”, по Брину и Хэнсону, отсутствие следов деятельности высокоразвитых инопланетных цивилизаций в обозримом космосе, частенько забывая, впрочем, добавить к этому “поразительному” утверждению, что гипотетические следы такой активности не обязаны быть с первого взгляда понятны нам. Как отмечают Ларри Нивен и Грегори Бенфорд в послесловии к Миру-Воку, астроинженерные БДО (Большие Дебильные Объекты), фигурирующие в старомодной космоопере, получили такое название по той причине, что исследователи, потрясенные масштабом объекта, чувствуют себя полными дебилами от неспособности его понять. Любопытно, что такие БДО, оставшиеся от великих предтеч, естественным образом возникают при описании цивилизации, клонящейся к упадку либо вовсе впавшей в варварство.
Наблюдая за тем, как земная цивилизация постепенно мигрирует от расточительного и издалека заметного в космосе аналогового радиовещания к цифровому, а от двигателей внутреннего сгорания для машин с ручным управлением переползает на электрические для беспилотников, легко представить, что характерной приметой полнофункциональной, работоспособной (а не деградировавшей и распадающейся) цивилизации будет Большой Умный Объект, занятый активной стабилизацией против воздействия окружающей среды и выжимающий каждый процент энергоэффективности.
Но разве не может означать это, что такая цивилизация по самой природе своей стремится не к бескрайней экспансии, привычной всем, кто воспитывался на космооперах Золотого века, Дюне и Звездных войнах, а к оптимизации? И как изменятся типичные формы ее социального устройства после такого сдвига парадигмы, который на Земле, по-видимому, происходит еще на ползунковом этапе колонизации космоса?
На эти и некоторые другие вопросы отвечает гораздо меньше авторов и футурологов, чем персонажей в киновселенных ЗВ или Marvel, но предлагаемые ими решения обладают тем достоинством, что, в отличие от голливудских и пальповых, пытаются лучше учитывать законы физики.
Сербский астроном, футуролог и популяризатор фантастики Милан Чиркович (1971) меньше известен рунетовской, как, впрочем, и англосферной, общественности, чем его приятели Карл Шрёдер и Никлас Бостром; перевода на русский его свежей книги, специально посвященной затянувшемуся Великому Молчанию цифровой эпохи, ждать пока не приходится. Быть может, связана такая сравнительная непопулярность Чирковича именно с тем, что представляет он славянскую страну, от фантастики которых, как из того Назарета, казуальные читатели и любители космоса прорывов не ждут. Или с тем, что Чиркович во время бомбардировок Югославии силами НАТО при Милошевиче работал в Белградской астрономической обсерватории, и его отношение к американской политике не назовешь одобрительным.
Хорошее представление о взглядах Чирковича можно получить из его развернутой рецензии на роман Шрёдера Неизбывность, от которого более поздняя и внезапно культовая в Рунете Ложная слепота Питера Уоттса отличается в основном присутствием вампиров (и это не то художественное отличие, какое хотелось бы видеть), а также сводки аргументов против дальнейшего тиражирования торговой марки Галактической Империи, даром что период азимовского патента уже истек.
Этой сводкой мы сегодня и займемся, поскольку в рунетовских спорах о проблемах научной фантастики и перспективах человечества эксперты Флибусты и Хабра частенько бьются головами в стеклянный потолок, на котором сербский футуролог уже раскинул свой зимний сад.
Чиркович ограничивается рассмотрением двух, по собственному признанию, экстремальных и с неизбежностью упрощенных, но не до вульгарности, моделей: космической империи и космического города-государства. Пределы роста в случае Империи невысоки и преодолеваются легко, а ее расширение обретает практически неограниченный характер даже с поправкой на космологическую эсхатологию очень далекого будущего (впрочем, следует помнить, что выкладки Бострома и его последователей как по поводу аргумента предковой симуляции, так и по поводу аргумента Судного дня часто сопровождаются отчетливо прозелитическими интонациями). Империя распространяется среди звезд, активно используя ресурсы значительного ареала космического пространства, и число ее обитателей — или, по крайней мере, субъективных моментов наблюдения — почти ничем не ограничено; возможно, что на определенном этапе оно, как в Тренторианской Империи Азимова, где проживало более квинтиллиона человек, становится достаточным, чтобы применить предсказательный аппарат математической статистики, теории хаоса или динамики неравновесных квантовых систем. В целом Империя либо соответствует третьему кардашевскому типу цивилизаций, либо стремится его достигнуть.
Противоположная имперской модель космического города-государства преследует цели “олимпийского перфекционизма”. Во вселенной таких Небесных Городов пределы роста и экспансии, прежде всего релятивистские, труднопреодолимы, что влечет за собой категорический экзистенциальный императив оптимизации любой деятельности, прежде всего — вычислений. Однако ничто не мешает предположить, что продвинутая “городская” цивилизация не только приемлет эти пределы, но и осознанно опирается на них при конструировании социальных структур, считая чрезмерную экспансию бессмысленной и расточительной. Такая культура, следовательно, более схожа (несмотря на добровольный меритократический анархизм) с античной Грецией, Миром Полудня у Стругацких или политиями Стеклянной тюрьмы Чарльза Стросса, чем с Культурой Йена Бэнкса или Каноном Глена Кука, держится своей родной звезды и ее ближайших окрестностей, избегает прямой физической колонизации, предпочитая отвозить ресурсы домой на корованах, а не грабить их на фронтире. В очень далеком будущем такая цивилизация все же может быть вынуждена к переселению, причем наиболее вероятным направлением ее миграции, как у Винджей во вселенной Зон Мысли (по термодинамическим и астрохимическим причинам), становятся окраины и гало Галактики вместо Ядра, куда поместил Азимов престол своей Галактической Империи, сослужив тем медвежью услугу многим заимствовавшим концепцию авторам. Но эта миграция не означает отказа от оптимизации, а лишь переход на новую “аппаратную платформу” с дополнительным повышением энергоэффективности.
Чиркович и Роберт Брэдбери замечают, что процесс преобразования звездного вещества в лучистую энергию, происходящий при горении обычного светила, пускай и сбалансирован на несколько порядков лучше обмена веществ в живом организме, но все равно прискорбно неэффективен: термоядерная печка перерабатывает менее 1 % звездной массы в энергию, потенциально пригодную для технологического использования. Но даже без программ астроинженерного омолаживания звезды энергия, потенциально извлекаемая из гравитационного поля ее огарка, будь то черная дыра, нейтронная звезда или белый карлик, на порядки выше, и “зацикленная на оптимизации” культура Небесного Города способна растянуть локальные ресурсы на космологически значительное время. Хотя, если верить очерченным еще в прошлом веке (после открытия ускоренного расширения Вселенной) прогнозам, бесконечная экспансия запрещена законами физики открытой Вселенной, Чиркович не проявляет свойственного большинству астрофизиков и борцунов с лженаукой снобизма, находя возможность помянуть добрым словом учение Тейяра де Шардена.
Таким образом, ориентированная на оптимизацию культура если и предпринимает попытки физического переселения, то скорей по собственному выбору, чем по крайней необходимости. Катаклизмы пангалактического масштаба типа взрыва ядра Галактики в Диаспоре Игана Чиркович справедливо критикует как неправдоподобные с астрофизической точки зрения и преследующие единственную цель нагнетания саспенса. Думается, что Иган и без того не слишком талантливый рассказчик, чтоб его упрекать еще и за такие небольшие вольности.
Чиркович констатирует, что как Небесный Город, так и Галактическая Империя по достижении определенного этапа технокультурной эволюции обретают иммунитет к большинству экзистенциальных рисков, исключая разве что гибель Вселенной в результате, например, распада ложного вакуума, и способны манипулировать своим крупномасштабным физическим окружением с почти произвольной точностью. Основное различие между ними — в традиционно приписываемых характеристиках постчеловечности (но вспомним, что Галактическим Империям фантастики прискорбно часто присущ ретрофутуризм с газетными автоматами и теплыми ламповыми усилителями, разлохматившиеся нитки которого приходится на скорую руку сшивать, пока шило не выскользнуло из мешка межавторского проекта). К примеру, сомнительной кажется данная Бостромом оценка типичной численности индивидов постчеловеческого общества в 1 трлн; действительно, еще Кларк в Конце детства построил первый и до сих пор убедительный пример постчеловеческого коллективного разума, обходящегося куда меньшей численностью рабочих элементов.
Многие трактовки эволюционной успешности в моделях Небесного Города и Галактической Империи противоречат не только друг другу, но и постбиологической эволюции как таковой: Чиркович приходит к выводу, что парадоксальным образом потребность в колонизации далеких звездных систем или всей Галактики, порождающая гипотетические цивилизации третьего кардашевского типа (а именно таким и адресованы традиционные SETI-сигналы), возникает при довольно жестких ограничениях на выборку из всего пространства эволюции, а ослабление этих ограничений лишает нас повода рассматривать Галактическую Империю и даже саму идею космической экспансии как нечто большее, чем подмножество траекторий меры нуль в эволюционном пространстве.
Если опираться преимущественно на социобиологию и эволюционную психологию при изучении истории и культурного поведения человека, как это принято нынче не только у трансгуманистов и неоатеистов, а и просто у сторонников междисциплинарного подхода, не следует ли заключить, что по другую сторону постчеловеческого перехода испарятся все или почти все стимулы к построению Империи? Экономически ее могут обессмысливать нанотехнология и различные формы “колонизации через выгрузку”, позволяющие незаметно заключить даже враждебную эйнштейновскую вселенную в кремниевые объятия. Сложнее будет избавиться от таких нематериальных факторов имперского строительства, как религиозное рвение и ощущение морального превосходства. Впрочем, по поводу последнего Джон Краули в Порядке вековом ехидно замечает:
В африканских краалях ли, в своем ли бунгало с белёными стенами Дэнис редко задумывался об Империи, а если и выпадало задуматься о ней, то скорее на локальный, даже раздражительный лад: его донимали имперские тривиальности или препоны этикета, проржавевшие от дождей моторы и стопки плесневеющих в тропическом климате бумаг, которые Дэнис с молодыми коллегами обобщённо именовали Бременем Белого Человека… Подумать только, как это странно, что естественные кандидаты в империи, наделённые колоссальными территориями, которые хоть сейчас бери и осваивай — Америка и Россия, — замкнулись в себе, забились в тесные (по мнению Дэниса, который никогда там не бывал) укрывища; складывается впечатление, что так пожелала сама Судьба. Непохоже, чтобы этою Судьбой надлежало гордиться, но и стыдиться её не пристало; лишь дивиться прихотливым поворотам убедительной внутренней логики.
Вероятным критерием успеха постчеловеческой цивилизации Чиркович считает способность изменять окружение ее “агента мышления” во все более широких пределах, а поскольку очевидно, с одной стороны, что физический субстрат не может проявлять бесконечную гибкость при модификации, с другой же, что глобальная информатизация устраняет потребность в повсеместном физическом присутствии, то мотивационный аргумент против Империи в пользу города-государства требует отказаться от принципа межзвездной экспансии как “гипотезы по умолчанию” в исследованиях типа SETI.
Робин Хэнсон, автор идеи Великого Фильтра, исследовавший проблему межзвездной колонизации с позиций экономического бихевиоризма, показал, что за продвигающимся “волновым фронтом” галактической экспансии может оставаться “выжженная территория”, где у немногочисленных проросших семян не будет существенных конкурентов, а в окружении не должно наблюдаться продвинутой технологической активности.
Если смертность при колонизации постоянна и значительна, стратегия рискового нейтралитета кажется плохим выбором и ведет к трагедии общин: предположим, что колонисты предпочтут пролететь еще немного дальше, чтобы уменьшить конкурентное давление или риск галактической катастрофы — скажем, уже знакомого нам гамма-всплеска либо столкновения с волной колонизации, которая движется в противоположную сторону (хорошо еще, если только в пространстве, а не во времени), подобно ультрабусту Айкельбурга-Зексля. Но если такую стратегию выберут все “семена”, разлетающиеся из пушкá, то ни одно никогда не приземлится на планету.
Хотя подобный сценарий представляется нереалистичным, а некоторые колонисты так или иначе отстанут от бегущей волны, удовлетворившись достигнутым, чтобы приступить к возврату инвестиций (в том числе путем строительства астроинженерных сооружений), похоже, что “подсечно-огневое хозяйство”, весьма неэффективное даже в условиях примитивных культур одной планеты, естественным образом возникает при конкуренции колонистов на пути к Империи и провоцирует растрату драгоценных ресурсов, потенциально осложняемую еще и гонкой вооружений.
Это не значит, конечно, что модель Хэнсона делает Галактическую Империю вовсе невыгодной, и даже не обязует предпочесть ей именно Небесный Город: теоретически возможно, что между культурами имперского и городского типа устанавливается подвижное равновесие, причем “горожане”, вероятно, будут принимать меры активного сдерживания “имперцев”. Полезно подчеркнуть, что ситуация эта до некоторой степени отзеркаливает взаимоотношения Академии и Империи у Азимова, поскольку Академию на Терминусе фактически спасла “мертвая рука” Гэри Селдона, но до полномасштабного активного противостояния силам Бела Риоза дело не дошло, и у Академии при этом все еще не могло быть военного превосходства.
Отсутствие высокоразвитых инопланетных цивилизаций в окрестностях Земли неплохо согласуется с версией ростка, проклюнувшегося в лядинке, но оставляет надежду заметить продвижение волнового фронта экспансии на значительном удалении, где-нибудь у “звезды Тэбби”. Впрочем, постчеловеческая цивилизация тем эффективнее в использовании ресурсов, чем сложней ее заметить наблюдателю, терзаемому сомнениями, а не могло ли получиться так, что его Бог просто фермер или торговец. Следует учесть также, что стремление к невидимости в космических масштабах — в “темном лесу”, как модно сейчас называть априорно враждебную новой жизни Галактику с подачи Лю Цысиня и команды его переводчиков, — может диктоваться своеобразной панкультурной фобией или, куда ж без них, крепко замешанными на религии экологическими представлениями.
Переходя к экологическим аргументам Чирковича против Империи, вспомним, что космические зонды “Галилео” и “Кассини”, несмотря на предполетную стерилизацию и многолетнее пребывание в космосе, закончили свою работу спуском в атмосферу газового гиганта (а в будущем такая участь, несомненно, ожидает и “Юнону”), чтобы не оставить даже гипотетической опасности загрязнения их спутников земными формами жизни. Легко вообразить, что у высокоразвитых цивилизаций существует своеобразный моральный кодекс, наподобие Всемирной декларации прав животных или Первой директивы Флота ОФП, которым запрещается вмешиваться в развитие новорожденных культур и даже примитивных иномирских биосфер. И, конечно же, агрессивная колонизация имперского толка, требующая воссоздания на новом месте привычной телесным колонистам биосферы, плохо согласуется с такими идеями. Зато с ними отлично сочетаются ранние гипотезы “Земли-зоопарка”, “Земли-планетария”, интердикта и… любимого Бостромом универсального симулятора. Последняя гипотеза, видимо, будет стабильно популярна даже вопреки неустранимой внутренней противоречивости: уж больно она кинематографична и удобна для общества, активно заимствующего классические киберпанковские решения.
Возможно, что если до настоящего момента формирование кардашевской цивилизации третьего типа, способной манипулировать ресурсами в галактических масштабах, не состоялось, то лишь потому, что от рождения Вселенной прошло еще недостаточно времени. Эта рассмотренная Чирковичем гипотеза не требует нарушения известных физических законов и отказа от милого многим футурологам антропного принципа. Но похоже, что именно формат Галактической Империи приводит к самым серьезным проблемам на пути решения парадокса Ферми, самым жестким проявлениям Великого Фильтра и наиболее неприятным последствиям для финансирования программ SETI. Придерживаться его и далее некритически, как в Золотом веке космооперы и пальпа, означало бы, по Чирковичу, совершать ошибку, сходную с той, какую (на мой взгляд) молчаливо допускает Бостром при формулировке своего аргумента от симуляции. Вычислительная мощность предкового симулятора, как и “эффективное сечение контакта” для имперской контактифильной цивилизации, обязаны монотонно возрастать: в Сумме технологии Станислав Лем называет такую траекторию ортоэволюционной. Доводя ее до абсурда, некоторые сторонники теории “уникальной Земли” объявляют человеческую цивилизацию единственной не только в Галактике, но и в Местном сверхскоплении галактик. А ведь уж в таком объеме пространства признаки активности высокоразвитых чужацких культур должны бы отыскаться.
Но Солнце — довольно молодая звезда, и так же молода современная земная биосфера, благоприятствующая формированию человеческой цивилизации; скажем, C4-фотосинтез развился лишь тридцать миллионов лет назад. Этот неожиданный тезис легче принять, заметив, что медианный возраст планет земного типа в Млечном Пути, согласно цитируемому Чирковичем исследованию Лайнуивера с сотр., на 75 % выше, чем у нашей Земли. В свежей работе оппоненты уникалистов, обращая внимание на роль звезд как естественных “кораблей поколений” (Солнце за время своей жизни уже не один десяток раз побывало близ галактического ядра), предлагают учесть “эффект Авроры”, демотивирующий Поколения, достигшие цели, от создания колоний: если мир пригоден для колонизации по формальным признакам, это еще не значит, что его удастся заселить. Ответ на вопросы Ферми к Небу и Небесному Городу получается лаконичным и раздраженным: чужаки на Земле уже побывали, но за пределами нашего исторического горизонта, им здесь не понравилось, и они полетели дальше. А может, не полетели, но решили остаться и раствориться в среде.
Вслед за Чирковичем я уже подчеркивал, что как “имперская”, так и “городская” постчеловеческие культуры должны обрести иммунитет к большинству экзистенциальных рисков, но источник их слабости (вплоть до потенциального коллапса) может иметь внутреннее происхождение. Не случайно всемирное правительство в фантастике зачастую склонно к технотронному тоталитаризму или, в лучшем случае, макиавеллизму; наглядную масштабную модель такой организации, при всех безусловных успехах, демонстрирует Китай с его “великим файерволом” и нарождающейся системой социального кредита, а в посткиберпанке и новой космоопере — Аристоты Уолтера Йона Уильямса и трилогия Джона Райта Золотая Ойкумена, где подробно рассмотрено противостояние Империи (Темной Ойкумены) и Города (Золотой Ойкумены), породившего ее в ходе неудачной колонизации. Хотя Золотая Ойкумена, чья армия ранее состояла ровно из 1 (одного) солдата по имени Аткинс, вынужденно трансформируется в милитаризованную экспансионистскую форму, остается неясным, насколько долговечна эта новая ментальная структура и претерпит ли она обратную эволюцию к цифровому анархизму всеобщего благоденствия, подобно Культуре Бэнкса после Идиранского конфликта (наименее правдоподобный, кстати сказать, аспект культуранского сеттинга). К тому же в эту трилогию Райта лучше не заглядывать, если вы не сторонник сексизма Грустных Щенков или недолюбливаете пафосно-велеречивую прозу, прослоенную философскими диспутами в духе античных диалогов.
Чиркович высказывает сильное утверждение, что угроза тоталитарного переворота в той или иной степени присуща любой культуре, а учитывая, что имперская модель уязвима перед нею больше, чем городская, возможно, что тоталитаризм существенно сужает “эффективное сечение контакта”. В русской фантастике классический пример такой цивилизации находим у Александра Мирера в дилогии Дом скитальцев; интересно, что выполненный тем же Мирером давнишний перевод Ковров Вана, фрагмента рисующей строго противоположный социум Диаспоры Игана, не выдерживает критики, и жаль, что Мирер явно не дал себе труда глубже разобраться в материале.
Итак, способна ли федерация цивилизованных государств навести порядок на планете, в системе или Галактике и при этом избежать заражения политическими, культурными и экономическими паразитами? Чиркович не делает здесь решительного выбора по Гобсону, но замечает, что если уж переходить к неокатастрофизму, то по многим причинам предпочтительно физическое, а не социологическое прочтение глобального катаклизма, особенно если такие события будут коррелированы во времени для разных планет или участков Галактики. Можно построить модели циклов экспансии и стагнации, где даже в плотно населенной Галактике Земля ни разу не посещается на протяжении всей истории человечества или биосферы.
Самый слабый, но явно идущий из глубины души аргумент Чирковича против Империи — исторический опыт человечества. Культурная модель, заточенная под условия евроатлантического мира, не должна ослеплять футурологов и энтузиастов SETI, ибо всегда и везде, будь то Греция, Индия, Аравия времен Пророка, средневековая Европа, Перу доинкских времен или Мексика доацтекских, число и разнообразие одновременно существующих городов-государств превышали возможности империй проводить централизованную политику контроля. Империй, достойных упоминания в контексте аргумента, за всю историю насчитывается не более двух дюжин: Чиркович предпочитает вести их отсчет с Ассирии, а заканчивать современными США. Современную тенденцию укрупнения политических и экономических союзов в ходе глобализации сербский исследователь предлагает следом за Тойнби считать атипичной, но этот вывод носит несомненные черты субъективности.
Что же до России, то она в его работе упоминается единожды, и то при перечислении примеров средневековых городов-государств. Увы, не слишком давняя в историческом масштабе попытка раздать субъектам Федерации столько суверенитета, сколько можно спасти при кораблекрушении “Титаника”, едва не закончилась, как в СФРЮ, социополитическим эквивалентом проплавления активной зоны ядерного реактора. Похоже, что для Федеральной Империи существует нижний предел роста оазисов на выжженной земле, который согласны терпеть колонисты фронта экспансии. А вот модель Робина Хэнсона считает терпение колонистов при возврате инвестиций в темпе странствующей волны экспансии бесконечным.
LoadedDice
