Circus Maximus

Итак, Четырехмильный цирк миллиардера-буффона официально открыл зимне-весенние гастроли в Вашингтоне. Уже первые полноценные “рабочие выходные” сорок пятого президента США оказались насыщены самыми разнообразными, но одинаково ценными для нужд мемогенераторов событиями. Так, Формайл с Цереры (извините, Трамп с Манхэттена) успел: вступить во владение официальным президентским твиттером, на который по ошибке сервиса тут же оказались подписаны более полумиллиона человек; удалить с официального сайта Белого дома разделы, посвященные борьбе с глобальным потеплением и нарушениями прав ЛГБТ-меньшинств, и заменить их предварительной версией плана реформ американской энергетики; подтвердить стремление к демонтажу плана медицинского страхования ACA, более известного в народе как Obamacare; раскавыченно процитировать в инаугурационной речи Бэйна; заменить бюст Мартина Лютера Кинга в Оральном (простите, Овальном) кабинете на бюст Черчилля.

Тем временем на улицах Вашингтона, где в ходе ноябрьских выборов за Хиллари Клинтон было отдано 92 процента голосов против 6 за Трампа, прошли столкновения протестующих с полицией, после которых было задержано около 230 человек. Им, в отличие, например, от украинских восставших на январском Майдане ровно три года назад, статус борцов за демократию не грозит, а вот реальные сроки тюремного заключения и штрафы на солидные суммы в вечнозеленой валюте американского госдолга — как с куста, то бишь как с неопалимой купины на капитолийском холме, откуда Формайл с Манхэттена держал речь перед народом.

Формайл превзошел самые смелые их ожидания. Он вылетел из пушки, установленной в машине с откидным верхом. Раздался оглушительный взрыв, как от настоящего черного пороха, и Формайл с Цереры, описав безукоризненно выверенную дугу, плюхнулся почти у самых дверей своей палатки на подставленный четырьмя лакеями батут. На этот раз цирк стало слышно за шесть миль — так оглушительны были аплодисменты публики. Формайл залез на плечи лакеев, выпрямился и дождался тишины.

— Друзья, римляне, сограждане! — начал Формайл проникновенно. — Внемлите моим словам! Шекспир, 1564–1616. О черт!

Из рукавов пышного одеяния Формайла вылетела четверка белых голубей и умчалась прочь. Он с сожалением поглядел им вслед и продолжил:

— Друзья, приветствую вас, салют, bon jour, bon ton, bon vivant, bon voyage, bon… Что за черт?

Из карманов Формайла вырвалось пламя и взметнулись фейерверки. Он попытался стряхнуть огонь; полетели конфетти и серпантин.

— Друзья… Заткнитесь, я хочу произнести эту речь в тишине! Заткнитесь!.. Друзья…

Формайл в отчаянии покосился на себя. Одежда на нем догорала, из-под нее выглядывала кроваво-красная поддевка.

—Кляйнманн!— завопил он.— Кляйнманн! Что такое с вашим гребаным гипнообучением?

Из палатки высунулась голова с роскошной шевелюрой.

—Фи заучиль этот решь последний ношь, Формайль?

— Черт подери, конечно! Я на нее два часа убил. Я головы не вынимал из гипнопедийной печки. Зарядил туда курс престидижитаторского искусства Кляйнманна.

— Найн, найн, найн!— застонала голова.— Сколько раз я фам гофориль? Престидишитация — не ораторский искюнст. Это магия. Dumbkopf! Фи постафиль не тот курс гипнопедии!

Поляризация американского социума после победы Трампа достигла уровня, невиданного со времен Великой Депрессии, когда, пожалуй, лишь решительные кейнсианские преобразования, нашедшие воплощение в Новом курсе президента Франклина Рузвельта, преградили путь в Белый дом призраку социалистической революции из-за океана. Рунетовские эмигранты вольны отрицать это и надеяться на слаженную работу системы сдержек и противовесов в политикуме новой родины, но их заклинания носят скорее ритуальный характер и прогностической ценностью не обладают.

Находятся, кстати, и сторонники более радикальной позиции, считающие, что многофакторный раскол Америки, давно утративший чисто партийную и даже чисто экономическую окраску, чреват второй гражданской войной (которая по очевидным причинам рискует перерасти в конфликт регионального, если не континентального масштаба). К счастью, как действовать в таком случае, поклонникам киберпанка и постапокалиптики прекрасно известно.

Однако нелишне, полагаю, будет им ознакомиться с еще одним прогнозом политического будущего США из ушедшей эпохи сорок четвертого президента Барака Обамы. Дежурный футуролог этого вечера — Джон Ширли, “пациент ноль” киберпанка (по выражению Уильяма Гибсона), а интервью было взято в 2013 г. по случаю выхода обновленного омнибус-издания трилогии Песня по имени Юность. Оно помещено в русском издании заключительного тома этого цикла, Затмение: корона.

Келли Бёрнетт (КБ): Песня по имени Юность — переработанное издание под одной обложкой трех книг, которые мы привыкли именовать Трилогией Затмения. Вы основательно переработали все три романа — Полное затмение, Затмение: Полутень, Затмение: Корона. Что вас к этому побудило и чем они отличаются от прежней версии?

Джон Ширли (ДШ): Я стремился обновить Песню по имени Юность так, чтобы она лучше отвечала текущей реальности, не меняя, однако, ее сути и не отдаляя в царство более сказочной техники далекого XXI века. Я сохранил присущий ей дух задорной молодости, поскольку это и было ее темой, но удалил некоторые эпизоды, которые счел теперь скучными и незрелыми. Кое-что изъял там и сям. Некоторые фрагменты были написаны впопыхах, ну я их попросту переписал от и до. Я улучшил общую композицию. Я исправил некоторые недочеты. Но в целом это та же самая работа. Эдгар Аллан По, напомню, переписывал и переделывал свои работы при каждом переиздании…

КБ: Предупреждения об опасности расизма очень существенны для Песни и Все сломалось (Everything Is Broken). История учит нас, что в годы экономического упадка некоторые социальные группы постоянно пытаются изобразить других козлами отпущения. Насколько широко распространен расизм в сегодняшней Америке? Вы полагаете, что он представляет прямую и явную угрозу вашему образу жизни? Вас не удивляет, что в президента Обаму никто не стрелял?

ДШ: Я знаю, что Секретная служба и ФБР предотвратили несколько атак на президента. Я полагаю, что будут еще попытки. Обама любит спускаться в толпу и встречаться с публикой. Как ни грустно, мы видели, к чему это привело в случае Бобби Кеннеди. Надеюсь только, что в течение всего срока президентских полномочий Обамы Секретная служба будет исправно блюсти его безопасность. Вообще говоря, эта структура не внушает мне особых иллюзий. Помню рисунок… кажется, Ричарда Прайора… где он изображал первого черного президента произносящим речь; на этой карикатуре президент все время вынужден был уклоняться от пуль, в рутинном порядке. Покамест это лишь сатира, но я всерьез беспокоюсь за первого нашего черного президента. Мы переживаем этап экономического упадка, но уже наметились первые признаки выздоровления, часть яда откачана из организма; кое-какие проблемы улажены. Но расизм еще не выкорчеван из Конгресса. Есть ключевые фразочки, по которым легко понять, что многие сторонники «движения чаепития» и республиканцы Конгресса остаются расистами. Не все. Но их достаточно много. А есть ведь и такие, как Бек и Лимбо, которые толкают восприимчивых людей на путь насилия. Брюс Стерлинг много лет назад сказал, что ему Песня по имени Юность очень понравилась, но возрождение расизма или неофашизма в будущем вызвало сомнения — а недавно, в дискуссии на онлайновом форуме, он заявил, что смотрит на мир и понимает: в конечном счете Ширли был прав. Это приближается…

КБ: Песня по имени Юность — о сопротивлении и революции. Насколько значимы сегодня технологии для сопротивления и как вы относитесь к группе хакеров Anonymous?

ДШ: Песня по имени Юность не только потому трилогия, только сейчас выходящая омнибусом в Prime Books, что книжкой такого объема даже кит поперхнется. Не только поэтому, а еще потому, что она много о чем повествует. Гибсон говорил, что она и о том, как обитатели улиц находят свойское применение высоким технологиям; и о том, как классовая вражда укореняется на борту гигантской орбитальной космической колонии на полпути к Луне; и о музыке будущего, о рок-н-ролле как он есть, хотя это и расплывчатое понятие; она о том, как общественный хаос позволяет расистам перехватить власть и контролировать массы, она о масс-медиа, о революционерах и реакционерах… Технология в Песни по имени Юность постоянно вмешивается в действия Сопротивления, выходит на сцену драмы. Мы видим «видеограффити» — чем-то таким Anonymous и занимаются, а может, именно этим и станут занимматься в будущем, — в исполнении Жерома-X. Anonymous преуспели в «подмене стартовых страниц», а это очень похоже.

Видеограффити в книге — это протестные слоганы, возникающие на фоне обычных телевизионных новостей, продукт пиратской цифровой трансляции. Думаю, это станет реальностью. Подпольная видеосвязь, связь через Сеть (таким я себе представлял продукт эволюции Интернета) — эти темы поднимаются в моих киберпанковских романах, и мы все видели, как они воплощаются в жизнь, когда недавно произошла революция в Египте.

В одной из глав Песни по имени Юность, которую я переработал из рассказа Волки Плато, мы видим узников тюремной камеры, в том числе политических, которые совместно пытаются хакнуть робота-охранника. Точно такой робот, как мне стало известно, сейчас применяется в южнокорейских тюрьмах, там это обычное дело. Заключенные построили некое подобие вайфайной сети из своих мозгочиповых имплантов, чтобы хакнуть робота, связываясь друг с другом путем электронной телепатии. Так что, да, я считаю технологию крайне важной для сопротивления.

Понимаете ли, я не в восторге от Джулиана Ассанжа как человека, но суть его действий, медиапартизанство с целью перевести в открытый доступ грязные секреты правительства, вызывает уважение, и осуществляется все это через Интернет: закачка, загрузка, флэшки и так далее. Кто бы этим ни занимался, эффект будет только нарастать. Сайт Wikileaks — превосходный тому пример.

А что Anonymous? Это анонимы. Кто угодно может заявлять о причастности к ним. Трудно судить. Но по крайней мере некоторые их действия совершаются с благими намерениями, это точно.

КБ: Вы считаете Песню по имени Юность самой важной своей работой?

ДШ: Это самое пророческое, важное и лучшее мое произведение. А омнибус от Prime Books — лучшая ее версия. Я также очень доволен Другим концом света ( The Other End), романом, который сперва вышел в издательстве Cemetery Dance, а теперь доступен у eReads в новой редакции; там рассказано об «альтернативном Судном Дне», об апокалипсисе в представлении прогрессивных христиан. Так сказать, мой плевок в лица всем этим телепроповедникам и Оставленным (Left Behind). Романом Все сломалось я тоже доволен, он самый свежий, сильный, немногословный, ёмкий. Паучья луна ( Spider Moon) тоже достойна переиздания… Мой роман Демоны (Demons) недавно выходил и еще доступен… а в Мокрухе (Wetbones) много личного, и тем, кто боролся или борется с наркотической зависимостью, эта книга кажется особенно значительной. Единственная моя работа в жанре нонфикшен — это Гурджиев: введение в биографию и идеи (Gurdjieff: An Introduction to His Life and Ideas, Penguin/Tarcher, это издание еще не стало редкостью); тоже, как мне кажется, кому-то полезна, а я люблю быть кому-то полезным. Время от времени я работаю волонтером, чтобы ощутить свою полезность людям.

КБ: В начале Затмения: Короны вы показываете Лину глазами Дэна Торренса: Как легко было бы подражать Лине Пазолини, не чувствуя никакой неуверенности. Какое облегчение они бы испытали. А что хуже, страх или неуверенность?

ДШ: Уверенность может вас погубить, а страх — спасти. Уверенность ввергает вас в рискованную ситуацию, потому что в общем случае уверенности нельзя испытывать ни в чем. Страх по крайней мере принуждает вас к осторожности. Паранойя, как я замечаю в одной из книг, это настоящее искусство! Но, конечно, строить власть на запугивании людей — это совсем неправильно. Лучше отталкиваться в заботе, осторожности и внимании к их потребностям от каких-то осознанных целей. Уверенность всегда преходяща. Как говорил старина Гераклит, дважды в одну реку не войдешь.

КБ: В Песне Америка показана не слишком отличной от сегодняшнего состояния. Не видно шва между корпоративной Америкой и правительством. Учитывая, что неолиберальный капитализм достиг уровня идеологии, подчиняя себе экономику с почти религиозным пылом, не значит ли это, что нам предстоит лицезреть брак церкви и государства? Вы полагаете, что личное должно быть строго отделено от общественного? Вы считаете, что нынешняя версия капитализма породит фашизм?

ДШ: Всегда существует угроза, что церковь и государство срастутся нераздельно. Церковь нам нужна, но влияние церковников на государство не должно превосходить влияния… теннисистов, баскетболистов. Сказочников. Они ведь вообще никакого влияния не оказывают, если честно, ну и вот. Живому сознанию не следует навязывать религию — напротив, сознание само к ней приходит. Моральность как чистая идея — светского гуманизма мне вполне достаточно. Он работоспособен. Я не атеист в строгом смысле слова, но каждый раз заступаюсь за атеистов. Организованная религия, то есть христианство в современной его форме — насмешка над беднягой Иисусом, и непозволительно ей влиять на государственные дела. Пусть себе влияет на членов правительства, на их внутренний мир, но не более. Я думаю, что церкви неплохо было бы обложить налогом, в зависимости от благосостояния конкретной епархии. Я на полном серьезе, ребята: НАЛОГОМ.

В Песне по имени Юность я предупреждаю об угрозах слияния церкви и государства. Особенно тошнотворна расистская версия христианства, которая подчиняет себе правительство. Крупные корпорации, впрочем, тоже ей подыгрывают, поскольку это им удобно.

В прошлом десятилетии, пока не пришел Обама, мы к этому приближались. Такие люди, как Пол Райан, с охотой бы подчинили государство церкви. Райан и Майк Хаккаби заставляют меня вспоминать строчку из песни Заппы: Иисус смотрит на тебя, как на говно.

Некоторе считают, что влияние корпораций на правительство слишком раздуто прессой, а другие даже недооценивают его. Лоббисты, как шакалы, рыщут по залам Конгресса, ища, кого бы пожрать: живые умы конгрессменов. Корпоративные лоббисты питаются людскими умами.

Мы соскальзываем в корпоратократию — как я, повторюсь, и предупреждал в Песни по имени Юность, — но, полагаю, такие примеры, как избрание Элизабет Уоррен в Сенат и недавние реформы демократов, подтверждают, что корпоратократам далеко до победы. Мы можем загнать их обратно в берлогу, из которой они выползли, и утихомирить.

КБ: Меня впечатлила сцена, в которой узники концлагеря ВА организуют побег с криками: Никогда больше! Часто доводится слышать, что движение Occupy мертво, провалилось или развалилось. Вы в это верите? Если внимательно проследить за распространением и укреплением Сопротивления в Песне, можно заметить, что они действуют мелкими группами, волнообразно. Думаю, что и Occupy тоже на это способно. Каковы их перспективы?

ДШ: У Occupy неплохие идеи, но недостаточно проработанные, да и чувства локтя им недостает. Впрочем, соотношение 99:1 остается в силе: братьев Кох и компанию — 1% — можно одолеть, если дать людям — 99% — надлежащее образование. Организаторы Occupy, полагаю, извлекут уроки из своих ошибок. Они избавятся от излишней политкорректности (порождающей элитарность). Они устранят разгильдяйство и неряшливость, характерные для публичных выступлений. Они сумеют за себя постоять. В конечном счете — отточат свои тезисы. Многие протестуют против капитализма — но зачастую торгуют футболками или управляют маленькими кафешками. Кажется вероятным, что их не устраивает скорее нерегулируемая тирания свободного рынка, чем старый капитализм. Это и нужно прояснить.

КБ: В Затмении: Короне вы цитируете Жоржа Батайля. Как вы считаете, насколько важны его работы и его влияние на вас?

ДШ: Все, связанное с сюрреализмом, абсурдизмом, дадаизмом и поэтичностью жизни, на меня повлияло. Это особенно хорошо видно по моим безбашенным рассказам. Открыв для себя дадаизм и сюрреализм, я почувствовал освобождение. Помню, как совсем молодым человеком в Портленде я расклеивал дадаистские плакаты в маленьком ночном клубе. Мой роман Просветленный хаос (A Splendid Chaos) — по сути сюрреалистический, внутренняя логика там едва прослеживается… но Батайль был интеллектуалом-анархистом, трансгрессионистом, он осознанно преступал сексуальные правила, и это меня, естественно, сильно интересовало, когда я был молодым рокером и упомянул его в своей книге. Я — не анархист, не постмодернист, честное слово. Но я считаю, что общество, живущее по-настоящему сознательно, способно воплотить анархистскую утопию. А пока я прагматик и голосую за демократов.

КБ: Что дарит надежду?

ДШ: Могу говорить только за себя. Мощь искусства, которое меняет сознание; музыка, в ее целительном воздействии. Это дарит мне надежду.

Обама тоже дарит мне надежду. Я искренне убежден, что президент Обама хороший человек, что он хочет людям добра, а его программа Obamacare действительно спасет жизни. Он политик, но, как это ни странно, хороший человек. Надежду дарит само то, что темнокожего американца избрали президентом, а вдобавок он еще оказался хорошим человеком. Я не согласен с некоторыми моими друзьями-леваками в том, что он чья-то марионетка — он просто петляет из стороны в сторону, обходя минные поля экономики, потому и кажется, что им кто-то вертит. Я не согласен со всеми его решениями — или упущениями. Но он по-прежнему дарит мне надежду. Например, каждый раз, когда достойный и хороший человек при поддержке Обамы становится судьей Верховного Суда.

Но когда активисты Occupy появились на улицах, я тоже испытал прилив надежды, как бы сумасбродно это ни выглядело. Я вижу волонтеров — их не так много, как хотелось бы, но это тоже дарит надежду. Само по себе. Когда я чувствую, что те или иные действия совершаю осознанно, это дарит мне надежду. Amnesty International дарит мне надежду. ЮНИСЕФ — тоже. И ООН, как бы противоречива и неоднозначна она ни была, тоже. Я уже много лет как соскочил с наркотиков — это подарило мне надежду. Вообще много всего. И я верю, что в сердце всего горит искра сознания, ну, по крайней мере, более разумного и взвешенного отношения к себе и людям; насколько я понимаю, это и есть наилучшее доступное приближение к источнику надежды.

Пристегнитесь, господа. Помните, представление только начинается!

LoadedDice