Allen v. Bester
В наши дни все успешны, таланты и бездари одинаково.
Вуди Аллен, 1969
Митушкам не удалось принести Вуди Аллена в жертву “культуре отмены”, и его Великая ирония, выходящая и на федерально-имперские экраны (в отличие, кстати, от штатовских), ознаменовала, по большинству отзывов из Венеции, возвращение Вуди к хорошей режиссерской форме после скомканного рубежа десятилетий, когда снова стала популярной классическая история с его обвинением в сексуальных домогательствах к малолетней падчерице.
По такому приятному случаю есть резон вспомнить интервью Вуди Аллена Альфреду Бестеру, данное для журнала Holiday в мае 1969 года. В ту пору Аллена чаще называли “самым успешным лузером Америки”, чем величайшим американским комиком постмодерна, а анекдот о том, как его “очередная бывшая” вчинила ему иск на миллион долларов за каждую шутку в ее адрес, уже воплощался в действительность.
Радостное обещание колумнистки боевого SJW-листка Los Angeles Times “забить последний гвоздь в крышку гроба репутации Аллена” осталось невыполненным. Впрочем, как и мрачное пророчество самого Аллена о смерти театра и кино… если, конечно, не считать единственными надежными издателями бенчмарков качества Канны или Голливуд.
Иногда кажется, что только Аллен из великих англосферных актеров и режиссеров справился бы с инокультурным переложением культовых старосоветских комедий, причем и сам сыграл бы в них почти все главные роли, от Жени Лукашина до Афони.
— Почти каждый человек — лузер,— говорит Вуди Аллен, жрец высшего ранга в культе лузерства, — но только сейчас люди понемногу начинают в этом открыто признаваться. Люди сильнее чувствуют свои недостатки, нежели достоинства. Именно поэтому покончила с собой Мэрилин Монро, и именно поэтому люди не понимают ее мотивов.
Я лузер — и это одна из моих выигрышных черт как актера. Я жалобщик. Я пристальнее вглядываюсь в негативные стороны жизни. Потому-то я и недолюбливаю солнечную погоду. Мне нравятся мрачные зимние дни. Я вообще предпочитаю мрачную погоду. Я бы хотел провести зиму в Копенгагене.
Гляньте только на Сан-Франциско. Там частота самоубийств самая высокая на все Соединенные Штаты. Погода отличная, почти круглый год шестьдесят пять [по Фаренгейту]. Город чудесный. И все прыгают с моста Золотые Ворота.
В свежей своей хитовой постановке, Сыграй это еще раз, Сэм, Вуди блистательно исполнил написанную для себя же роль популярного современного лузера. Алан Феликс— тихий невзыскательный кинообозреватель заштатного журнальчика. Он полон страхов, комплексов и заплетов, которых и годами психоанализа не вытравить. Жена с ним развелась, потому что он мудак; он постоянно вьется вокруг девушек и раз за разом получает отказ. Он одержим Хэмфри Богартом (собственно, отсюда и название спектакля, совпадающее с известной фразой из Касабланки), в основном потому, что Богарт слыл сердцеедом; по крайней мере таким он предстает в просмотренных Аланом Феликсом фильмах. А надо сказать, что Алан Феликс как-то раз посмотрел Касабланку двенадцать раз подряд.
В более ранней пьесе, Не пей воду, он создал образ лузера иного типа: американского еврея-чудика (schnook) с женушкой-каргой (yenta), который в заграничной турпоездке по одной из стран за железным занавесом влипает в серьезные неприятности, поскольку по неведению ухитрился сфоткать сверхсекретный военный объект. Вуди делает лузерство комедийным жанром, напрашивается на симпатию и вызывает искренний смех, почти такой же, каким обычно встречают зрелище псины, катающейся кверху лапами в знак подчинения хозяину.
Он рыжий худощавый парень из Бруклина, ростом пять футов шесть дюймов, весом сто двадцать фунтов, родился 1 декабря 1935 года в бедной семье. Отец занимался чем придется: когда таксистом бомбил, а когда и в ювелирной лавке стоял. Вуди посещал 99-ю и Мидвудскую общеобразовательные школы во Флэтбуше («о них у меня сохранились печальные воспоминания»). Из Нью-Йоркского университета и Сити-колледжа его выгнали за неуспеваемость и неподобающее поведение. Но на последнем году учебы в школе он уже всерьез пробовал себя на поприще профессионального комика.
— Я писал скетчи для радиошоу Питера Линда Хэйеса, в основном шуточки на одну строку. Со мной заключили настоящий контракт, с окладом двадцать пять долларов в неделю. Мне было шестнадцать.
Потом он подвизался в шоу Герба Шрайнера Два за те же деньги (Two for the Money) и продолжал зарабатывать сочинительством гэгов следующие восемь или девять лет. Первый большой прорыв Вуди на телевидение состоялся, когда он написал в соавторстве с Ларри Гелбэртом, автором Забавной истории, случившейся по дороге на Форум, сценарий шоу для Сида Цезаря, Арта Керни и Ширли Маклейн. Было это в середине 1950-х. Шоу удостоилось нескольких престижных наград.
— Нас даже номинировали на премию Эмми, но Фред Астор нас обскакал, сами понимаете.
Я еще несколько сценариев для Сида и Арта сочинил, но серьезного интереса к телевидению не испытывал. Его у меня как рукой сняло, когда я заглянул за гламурную завесу. Я хотел стать драматургом. Стремился писать книги и сочинять для театра. Потом случилось забавное происшествие. Меня стали одолевать комедийные идеи, которые можно было выразить только в форме монологов. И вот я начал их записывать… было такое местечко в [Гринвич-]Вилледж под названием Дуплекс, второй этаж (Upstairs in the Duplex). Я не мог противиться этому наваждению. Все шло очень классно, я получил множество приглашений из клубов. В 1966-м я написал Не пей воду, которая не сходила со сцены года полтора. А теперь вот сочинил Сыграй это еще раз, Сэм. Реальный хит, скажу я вам!
Прошлым летом я написал сценарий, сыграл и отрежиссировал фильм, который скоро выйдет на экраны. Называется Хватай деньги и беги. Это скорее фривольная легкая комедия о патологическом преступнике. Упражнение, как рассмешить зрителя. Еще я в этот год пару месяцев сумел выкроить под сочинительство юмористической прозы. Я собираюсь написать пьесу, политическую сатиру, но не для себя, а потом подготовлю сценарий очередного фильма. Все это нужно сделать до первого октября, когда я окончательно заброшу нынешнюю пьесу.
Когда он оставит Сыграй это еще раз, Сэм ради постановки нового спектакля и съемок нового фильма, ему еще не будет тридцати четырех.
Вуди в реальной жизни не слишком-то юморной человек — это свойственно профессиональным комикам. Меткие фразочки он бережет для своих скетчей. Он тихий, серьезный, смеется очень редко. После осторожной прелюдии становится теплым, внимательным собеседником. Он, вне сомнения, уже звезда, и как для звезды— дурашливо беспечен. На первый наш совместный обед он явился в такой одежде, что мы даже опасались, как бы его не завернули на пороге дорогого бродвейского ресторана, а именно в пожеванном свитере, мятой жилетке и потрескавшихся шлепанцах. Он в этом обычно и ходит.
У него нет практически никаких тайн, если не считать одного, настоящего секрета: его подлинного имени. Впрочем, им он тоже поделится, если сочтет, что вам можно доверять. Он объясняет, почему это так: всю жизнь он выстраивал репутацию вокруг профессионального псевдонима и не желает, чтобы она по какой-то причине оказалась запятнана. Вполне резонная мотивировка. В сфере развлечений все понимают, что такое репутация — единственный надежный актив.
Я спрашиваю, не от увлечения ли психоанализом проистекают такие вот подчеркнутые скромность, неброскость. Вуди отвечает:
— Нет, нет. По правде говоря, психоанализ не оправдал надежд, какие я на него возлагал. Это все равно что играть на отремонтированном кларнете. Когда забираешь его из мастерской и приносишь домой — вроде и хорошо звучит, а что-то не так. Впрочем, я недавно занимаюсь психоанализом, всего лишь одиннадцать лет. Рано делать выводы.
Психоанализ помогает мне в работе. Количественно, поскольку мне становится свободнее, и я успеваю больше. Качественно, поскольку он расширяет мой кругозор. Мои работы коммерчески привлекательнее, поскольку я больше не замыкаюсь на чем-то одном. Я теперь интересен большему кругу зрителей.
— А что, люди принимают Алана Феликса из Сыграй это еще раз, Сэм, закомплексованного дерганого невротика, за вас?
— Почти все непроизвольно путают настоящего Вуди Аллена со сценическим персонажем. Конечно, в какой-то степени это я и есть. Ведь моя игра — это тоже я. Но там все сильно преувеличено. Вопрос селективности. Я занимаюсь селективным отбором воспоминаний, полезных для моей комедии. Самых скверных страхов, самых неприятных моментов.
Мы беседуем в его сценической гримерке. На столике привлекают взгляд блендер, жестянка шоколадного сиропа, чашечка молока с солодом и блюдце с медом. Вуди зачерпывает мед ложечкой и глотает, смазывая пересыхающее горло. Вообще-то как актер Вуди полнейший любитель. От софитов ему по-прежнему становится жарко и сильно сушит глотку.
Еще на столике валяется пара книг в мягкой обложке. Избранные работы Кьеркегора и Краткое содержание доктрин великих философов. Такие книжки ожидаешь увидеть в руках у молодого интеллектуала в автобусе. Мы их обсудили.
— Не люблю я читать,— сказал Вуди. — Строго говоря, это сугубо вторичный опыт. Если только мне находится чем заняться, я откладываю книжку в сторону. Возможно, отчасти это потому, что я очень медленно читаю. Но писателю это нужно, так что мне приходится читать, но я не получаю от чтения никакого удовольствия. Скучно.
Единственное, что меня сейчас интересует, это спортивные новости. В спорте есть все, чем должен бы привлекать зрителя театр. Неизвестность исхода, сокрушительный наплыв эмоций. А когда событие все же происходит, в него так или иначе веришь. Просто потому, что оно произошло. Мне требуется что-нибудь эдакое, крышесносное. Я люблю то, что длится дольше жизни.
Он считает Стендаля (за Красное и черное) одним из великих основоположников современного романа. Ненавидит Терри Саузерна и с трудом продрался сквозь свежий роман Филипа Рота.
— Мне кажется, что там много недоработанных сцен. Можно было сделать лучше. В сценах онанизма, однако, Рот достигает удивительных эффектов. Но у меня такое ощущение, что Рот потакает публике. Фактически подход у него такой: Ладно, я вам дам, чего хотели. Нате, жрите! Сэлинджер в Над пропастью во ржи не позволял себе такого. Его книга выполнена на значительно более высоком уровне.
Вуди не нравится, когда потакают публике.
—Те же чувства, что к Роту, я испытываю к Ленни Брюсу. Брюс не был особенно талантлив, но он умело потакал зрителям. Он был (и остается) идолом для тех, кому нужны идолы. Николс и Мэй этого себе не позволяли. И Морт Сал не позволял. Он не потакал.
Вот и всплыло имя другого великого комика.
—Вас послушать, то получается, что сейчас ни у кого нет таланта? — спросил я.
— Он [Рот] очень успешен,— тихо ответил Вуди.
— Вот это меня всегда изумляло. Удивительное количество успешных бездарей.
—Вы не понимаете, — объяснил Вуди. — В наши дни все успешны, таланты и бездари одинаково.
Он живет в дуплекс-аппартаментах с высоченными потолками, в переделанном особняке сразу за углом от Парк-авеню.
—Прежде чем показать вам дом, я должен дать некоторые разъяснения,— извиняющимся тоном начинает Вуди. — Я прекратил отделку на полпути. Я решил, что тут слишком дорогая аренда, и надо подыскать себе что-нибудь подешевле.
Вуди платит за квартиру почти девятьсот долларов в месяц.
— Ну и вот, я сейчас ищу таунхаус или квартиру на двоих для совместной аренды. Дорого.
— На Сентрал-Парк-Уэст отличные квартиры.
— Нет, я не могу в Уэст-Сайде. Я должен жить в Ист-Сайде, где-нибудь поближе к середине семидесятых [1], кварталов за десять от основного потока [2]. А как вы думаете, мне в деревне понравится?
— Забудьте, Вуди. Вы на асфальте выросли. Это не для вас.
— Ну да, ну да. Но я так часто мечтаю о домике в деревне или о ферме… Ах. Когда я попал на гору Вернон, что высится над Потомаком, я так живо себе представил, каково мне было бы там жить… А потом подумал про комаров, жуков, про то, что творится в Вашингтоне летом, и решил отнестись к мечте реалистически.
Есть у меня еще одна мечта: пожить в буколическом уединении где-то в Европе. На юге Франции. Как Толстой. Там бы я писал то, что мне хочется. Но я понимаю, что вы правы. Я городской парень, и когда отправляюсь путешествовать, меня всегда тянет к большим городам. Я стремлюсь туда, потому что там все под рукой. Можно не наведываться в какой-то магазин шесть месяцев, а потом как понадобится! И сразу туда идешь. Открыто двадцать четыре часа в сутки.
Да уж, невооруженным глазом заметно, что ремонт в дуплексе не доделали. Один красноречивый пример: пол спальни тщательно выложен панелями какого-то дерева. Мне показалось, розового. Вуди сказал, что это дуб. Мне захотелось посмотреть, но когда я попытался включить свет, загорелся только ночник в дальнем углу.
— Подарок жене, — тоскливо говорит Вуди.
На полу роскошный абюссонский ковер. В ближнем углу орган.
— Подарок мне от жены,— говорит Вуди.
В одежной коробке лежит вентилятор. Еще в комнате стоят диапроектор и экран. Больше в ней ничего нет.
Мы обедаем на обычной кухне. Кое-где торчат, не слишком сочетаясь друг с другом, отдельные предметы дорогой мебели. На потолке точечное освещение для подсветки картин. Картин нет. На обед витаминные драже, салат, жареная треска. На десерт предлагается выбрать между вишневым пирогом, черничным пирогом, пудингом или маффином.
— Не хочу на вас давить,— сказал Вуди. Мы посовещались и решили, что маффинов с нас хватит. Вуди признался, что он почти все время ест рыбу, не став объяснять, почему.
Его недавняя жена (вторая) — Луиза Лассер, талантливая старлетка комедий, красотка каких поискать.
— Люблю блондинок,— сказал Вуди.
Вы могли видеть мисс Лассер в полудюжине телешоу прайм-тайма. Они поженились на День сурка в 1966-м. Когда Вуди женился в первый раз, ему было девятнадцать, а его избраннице — шестнадцать, она [Харлин Розен] заканчивала школу. Расстались они более или менее спокойно, однако Вуди утверждает, что анекдот, в котором бывшая супруга Аллена вчинила ему иск на миллион долларов за каждую шуточку в ее адрес, совсем не анекдот, а самая что ни на есть печальная действительность.
— Это еще что,— заметил Вуди.— Однажды на меня подала в суд женщина, утверждавшая, будто я ее муж. Он-де работал автомехаником и сбежал из семьи, а шуточки у него были в точности как мои. И когда она меня увидела в ящике, то сразу уверилась, что я и есть ее пропавший муженек. Вот мы встречаемся в офисе моего адвоката, она смотрит на меня и восклицает: «Это же мой муж!». С ней был ее свекор. Он заявил, что в первый раз меня видит, но это не помогло. Дамочка была лет на десять старше меня, так что, если бы все и вправду обстояло так, как она говорит, то мне на момент свадьбы должно было только-только стукнуть тринадцать. Несмотря на это, она дважды пыталась вернуть меня в семью через суд.
Мы поговорили о его рабочем графике.
—Я встаю где-то в половине одиннадцатого, иду в душ, готовлю себе легкий завтрак и работаю шесть часов. Потом выдыхаюсь и немного играю на кларнете для разгрузки.
Он поклонник джаза, знаком с традиционными его течениями. У него есть кларнет и сопрано-сакс. Говорит, что единственный раз остался доволен собой, когда, стоя на берегу океана, сыграл на кларнете в стиле старых джаз-бэндов.
— Вернувшись из театра, — продолжает Вуди, — я работаю с полуночи до трех. Когда пишу пьесу или готовлюсь к выступлению, то печатаю на машинке, а прозу сочиняю, лежа в постели. Пишу от руки.
Он наклоняется, уткнув нос в столешницу.
— Ювелирная работка. Все время нужно оставаться сосредоточенным. Разница между Артуром Миллером и автором комедий в том, что последний обязан подчиняться всем правилам драматургии, каким следует Миллер, но при этом писать так, чтоб аудитория хохоотала два с половиной часа. Это, знаете ли, напрягает.
Однако фривольность, вносимая смехом, не позволяет людям воспринимать происходящее слишком серьезно и уважительно. Смех и уважение— вещи несовместные. Люди будут ржать над Нилом Саймоном, но уважать его наравне с Теннесси Уильямсом и Эдвардом Олби не станут. Им только щелку дай, они проскользнут. Если в пьесе не подняты такие важные вопросы, как борьба за права негров или дофаминовая аддикция, рассчитывать на уважение аудитории бессмысленно.
Я пытаюсь работать в обоих жанрах, как на сцене, так и в традиционной литературе. То, что веселит глаз, не обязательно будет веселить и ухо. Я стараюсь диверсифицировать свою деятельность, и это сохраняет во мне интерес к работе. Я взыскую срединного пути между репортажем и комедией. Трумен Капоте в Хладнокровном убийстве отыскал его.
Мы выходим на прогулку по Мэдисон-авеню: Вуди нужно наведаться к ларингологу. Говорим о том, как важны прогулки для писателей, которым надо зацепиться за сюжет. Вуди настаивает, что писательского блока ни разу не испытывал, а в тех редких случаях, когда у него туго шла какая-то сцена, хватало прогулки из одной комнаты в другую. Для прогулок он предпочитает Парк-авеню. Эта улица, по мнению Вуди, настолько уныла, что не отвлекает от ценных мыслей.
— Вы как-то сказали, что писателя способен понять лишь другой писатель.
— Я так думаю.
— А как насчет постыдной радости, что обжигает меня, стоит услышать о чьем-то провале?
— А, ну да,— сказал я.— У немцев есть слово для этой эмоции: Schadenfreude. Мы все ей подвержены.
— Schaden? Freude? А что это означает?
— Это радость, которая обуревает человека при вести о чужой неудаче.
— По крайней мере, она поддается сознательному контролю. Но что я могу поделать, когда мне звонят друзья, чтобы радостно поведать о чужих бедах? Завсегдатаи ночных клубов этого не делают, возможно, они слишком туги на ухо. Ночные клубы — великолепная штука. Там такая приятная публика! Все эти истории о попойках и разврате сильно преувеличены. Может быть, раз в год такое случается, не чаще. Публика в ночных клубах сидит и ржет. Если голос сорвал, они подхватывают. Все они обожают петь There’s No Business Like Show Business.
Я отдаю безусловное предпочтение театру. В телевизоре одни идиоты. Телевидение придумано идиотами для идиотов, а на выходе имеем Деревенщину в Беверли-Хиллз и прочую мутотень. В театре дышится свободнее. Но, к сожалению, у театра с кино зачастую общие продюсеры, режиссеры и критики. Поэтому театр умирает. Что ж, этого следовало ожидать.
Мы дошли до театра Бродхерст, как раз напротив ресторана Сарди. Вуди разогревается для вечернего выступления, сбрасывает воображаемые путы и закидывает невидимый мяч в доступную ему одному баскетбольную корзину.
— Окей, мы сегодня их сделаем! —воскликнул он.— Мы их сделали на дневном спектакле, и они будут валяться со смеху на вечернем!
Сойдя с подмостков, он доверительно сообщил:
— Понимаете ли, нам стоило бы провести маркетинговое исследование. Как часто люди смеются на нашем представлении? Каждые полминуты? Не могу навскидку сказать. Вы считали?
— Было дело.
— И сколько раз?
— Шестьдесят девять в первом акте. Шестьдесят во втором акте…
— Второй акт на пять минут короче, — вставил Вуди.
— … и двадцать шесть в последнем акте. Итого сто пятьдесят пять.
— Неплохо. В целом очень неплохо, но никогда нельзя полагаться на удачу. В клубе у меня акт длится сорок пять минут. Одни шутки. Скетч за скетчем. Новая ночь, новые зрители. Нельзя рассчитывать, что завоюешь их смех, как завоевал смех прежних. Феномен смеха вообще труднообъясним. Химия, знаете ли.
— Пожалуйста, занимайте места! — возглашают в зале.
— Я к этому спектаклю вообще не готовился,— сказал Вуди. — Ни одной реплики не разучивал. Кстати, я не записываю свои выступления по клубам на пленку. Это еще один мой недостаток. Кроме того, я коротышка, постоянно получаю от ворот поворот у женщин и балуюсь психоанализом.
Он выходит на сцену в пожеванном свитере, мятой жилетке и потрескавшихся шлепанцах. Буйные рыжие волосы растрепаны. Он садится и вместе со всеми смотрит телеролик фильма с Хэмфри Богартом, которым открывается спектакль.
Занавес заскрипел и отдернулся. Самый успешный лузер мира снова на сцене.
Ему нет равных в спектакле, который называется Мазохизм на потеху и за деньги.
[1] Игра слов. Вуди имеет в виду как улицы с номерами от 70 до 80-го (центр Верхнего Ист-Сайда), так и середину 1970-х гг., когда рассчитывает поселиться в этом месте (интервью датировано 1969 г.).
[2] Игра слов. Букв. ten blocks away from the mainstream. Mainstream обычно ассоциируется с направлением в литературе и искусстве (его поклонники из числа нью-йоркских евреев-интеллектуалов зачастую квартировали в указанном Вуди районе), но изначально это слово относилось к улицам с активным траффиком, и в этом качестве также активно употребляется носителями языка. Юмор диалога в том, что стоимость аренды жилья в Верхнем Ист-Сайде одна из самых высоких в Нью-Йорке, поскольку этот район издавна облюбован бизнесменами и высокооплачиваемыми управленцами. Некоторые аппартаменты там даже дороже квартир с выходом на знаменитую Парк-авеню.
